она слышала только своё дыхание и приглушённый плач, как будто в соседней комнате.

Джей задышала часто-часто. Как будто своим дыханием она могла остановить всё, что здесь происходило. Она уже даже не могла ни о чём думать – только дышать и пытаться сфокусировать взгляд на Лине, опустившей в колени голову и тихонько вздрагивающей всем телом.

Это было последнее, что она увидела, а потом перед глазами всё расплылось – и она зажмурилась, полностью уходя в себя.

Сколько она так пробыла? Этого Джей не знала – но знала, что она очнулась, когда Лина начала её трясти.

Она открыла глаза. Поморгала, рассеивая дымку из слёз.

Заплаканная, опухшая Лина смотрела на неё красноватыми глазами и сама едва не пустилась в рыдания.

– Что с тобой?

Джей помотала головой, пытаясь вспомнить, что вообще случилось. Кажется, она отключилась и впала в тревожную полудрёму.

– Сколько прошло времени?

– Пара минут. Я даже не заметила поначалу. Чёрт, это из-за меня? Прости, пожалуйста…

– Да ничего… – прошептала Джей, ощущая, что она только и может, что шептать.

– Нет, не ничего. Чёрт, да я ничего о тебе не знаю даже. Ты всегда где-то далеко, и я даже не представляю, как тяжело тебе далось… всё это.

– Что?

– Да всё. – Лина уселась на кровати поудобнее, протёрла лицо одним резким движением и, шмыгнув носом, взяла Джей за руки. – От мамы… и до всего этого цирка с твоим перевоплощением. Как будто я это всё не наблюдала каждый день. Ну правда, ты всегда была такой… ну… свободной. По правде сказать, – тут Лина опустила голову, – у меня никогда не было такой возможности. Ну, бунтовать и сбегать куда-то. У меня талант, я должна пойти по пути мамы, когда она… ну, станет совсем плоха.

Джей хотелось и обнять, и поколотить Лину за упоминание матери. Это было единственным, что она не могла Лине простить.

Джей отстранилась, убрала свои руки из рук сестры и сжала кулаки – так крепко, как только смогла. Боль разлилась по ладоням – хорошая, правильная боль, за своё одиночество, за то, что она оказалась разочарованием семьи и той дочерью, которой нельзя было видеться с мамой.

– Замолчи, – услышала она свой голос, такой тяжёлый и резкий, как и воздух в этой комнате. – Просто замолчи, пожалуйста. Ты хотя бы можешь общаться с мамой. Ты что-то делаешь с родителями. У тебя есть семья, чёрт возьми, семья! Ты и не представляешь, какая ты счастливая!

Джей замолчала. Джей боялась своего гнева. Она видела перед собой испуганное лицо сестры, её подрагивающие веки, её руки, бесцельно мечущиеся по ногам и по кровати, – и ей хотелось кричать.

– Джей… ты же понимаешь, если бы я могла поменяться с тобой местами, я бы это сделала. У меня хотя бы… была бы возможность злиться. Попробовать что-то поменять.

– Ты можешь сделать это и сейчас, – процедила Джей сквозь зубы, стараясь не думать о том, что сестра только что призналась ей в своей зависти. – Тебе ничего не мешает. Только твои страхи.

– И с каких пор ты стала такой умной, – усмехнулась Лина и тут же спрятала лицо в руках.

Послышался плач. Резкий, отчаянный – словно нож, разрезавший Джей грудь и сердце.

Она пришла сюда, чтобы мало-мальски сблизиться с сестрой, получить какие-то ответы о жизни своей же семьи, а по итогу всё превращалось в катастрофу. И так резко и неумолимо, что Джей не успевала даже это осознать.

Бардак. В голове был такой бардак, что становилось страшно.

И Лина плакала. Лина, самая старшая и сильная из них!

Джей вдруг самой захотелось расплакаться, но её остановило чувство, что только её силами этот разговор хоть как-то держался, а Лина ещё не убежала куда подальше.

– Давай поговорим, – прошептала Джей, и не надеясь, что её голос будет слышен за этими рыданиями, но зная, что этот ужас нужно как-то прекратить. – Расскажи мне побольше об этом парне. Когда вы успели познакомиться?

Лина замолчала и подняла голову – всхлипывая, тщательно вытирая мокрое лицо. Джей отдалённо подумала, что она так и не научилась общаться с людьми. Хотя когда она вообще с кем-то общалась? Даже в её весёлом детстве: по ней всегда полз противный влажный червячок, напоминавший, что Лина умнее, веселее, она более общительная и яркая личность, с ней всегда всем будет интереснее.

Это почему-то отбивало всякое желание общаться с каждым встречным.

А следом проникла ещё одна мысль – такая же мерзкая и склизкая, захотелось вытащить своё сердце и изо всех сил отмыть его от этих червей, – что, если бы не Лина, вся её жизнь сложилась бы совершенно иначе. И она бы не сидела сейчас здесь, беспомощная и с бардаком в голове, и не злилась бы на неё по совершенно глупому поводу – что их сумасшедшая мать предпочла общаться именно с ней.

Как будто в этом была хоть какая-то вина Лины, в конце концов.

Насколько Джей поняла, у сестры вообще в этой жизни не было выбора – начиная от общения с родителями и заканчивая выбором парня.

«Но ноешь и злишься здесь только ты».

– Это смешно, но… я даже сейчас не могу вспомнить, из-за чего именно мы ругались с папой. Да, был какой-то парень, но… чёрт, у меня голова гудит, я ничего не соображаю.

– Не уходи от разговора. – Джей подавила в себе желание стукнуть сестру чем-нибудь тяжёлым. Или что-нибудь, чтобы она образумилась и слушала. – Нам всем плохо. Очень. Я… Я вот вообще не помню, какой была раньше, в детстве. Помню, что прошёл год или около года с тех пор, как я полезла в лес и папа со мной… ну, поговорил. Мне тогда стало очень стыдно, я злилась на себя, но в какой-то момент поняла, что он прав. Во всём был прав. И всегда.

– Хочешь сказать, он прав и сейчас?

– Не знаю. А это имеет значение?

Лина замолчала, глядя на Джей так, словно она дала ей одно из непонятных бабушкиных поручений – вроде «добудь мне пучок хвои, пожалуйста», – которое та забывала уже через пять минут.

– Не понимаю.

– Да ничего не имеет значения, Лин. Я долгое время смотрела на тебя, думала: вот она, идеальная целительница. С тобой общаются и работают родители, тебе хорошо, ты процветаешь в своём деле, а потом тебе достанется всё наше целительство. Тебе откроются такие силы, которые я и во снах бы не увидела. Ты красивая, и у тебя всё будет хорошо… – Тут Джей замолчала, пытаясь уловить в лице сестры хоть какие-то изменения. И они были – её лицо исказилось болью. – Но когда я поняла что к чему… а поняла я это только сейчас… я вдруг забыла вообще про всё. На что опиралась, на что надеялась. Зачем хотела в лес. Почему сейчас слушаюсь родителей и молча выполняю всё, что мне скажут. Что меня ждёт в будущем. Если плохо тебе… то я не знаю… как я вообще жива. Потому что… – Она почувствовала, как к горлу подступил комок, а от накатившей горечи защипало в глазах и стало мокро в носу. Джей говорила быстрее, чем успевала подумать, но если не сказать об этом Лине, то больше никому. А сказать хотелось. – Потому что я и в подмётки тебе не гожусь. Потому что я – никто. И в этом я наконец соглашусь с голосом.

Лина молчала.

И молчала.

И опять молчала.

Это молчание душило Джей, и когда она готова была уже начать трясти сестру за плечи, лишь бы выбить из неё хоть что-то, та вдруг выдавила:

– Каким голосом? – Она это почти прошептала.

– Это единственное, что тебя волнует?

Они помолчали ещё несколько секунд – а затем рассмеялись, как по команде. Кто-то повернул невидимый рубильник, разрушил стену между ними (если бы у этой стены было имя, она наверняка бы называлась «общение с мамой» – но пока Джей об этом не напоминали, она старалась не помнить и не думать) – и сёстры потянулись друг к другу, заливаясь истерическим смехом.

Теперь они обе чувствовали, что между ними – связь. Едва видимая, едва ощутимая, но очень крепкая. У них общая боль, и они обе – люди. Страдающие, но живые.

Наконец они утихли, и тело Джей сковало знакомой усталостью.

– Ты была такой славной в детстве. Почему всё в детстве кажется таким… свободным и хорошим? Вот ты была свободной и хорошей, – сказала Лина.