Джей напряглась, вглядываясь в коричневую деревянную дверь, пытаясь воссоздать хоть какой-нибудь образ из прошлого, – но все они быстро тускнели и меркли. Даже образ отца, который она с такой силой вызывала из подсознания, уходил, стоило ей хоть немного ослабить контроль. Вырывался из рук, растворяясь в жарком воздухе. Становился частью жары, частью засухи, вместе с ней уничтожая деревню.

Поэтому, наверное, она ничего не могла вспомнить. Любое воспоминание здесь питало засуху и обращалось в пепел. И она вынуждена была вдыхать их вместе с пеплом, терпя наказание.

Любая радость здесь становилась именно им. Наказанием. Входила в неё и выходила вместе с надсадным кашлем.

А самым большим наказанием были воспоминания о маме.

Джей чётко представила, как мать стоит на лестнице, смотря на неё сверху вниз и грустно улыбаясь. Взгляд у неё пустой, волосы растрёпаны, будто она не расчёсывала их неделю… А следом спускается отец, берёт её за плечи и быстро отводит подальше от Джей.

Она не знала, как на самом деле выглядела мама, но представляла её себе именно так.

Однажды она увидела записки о маме в мастерской отца. Наверное, он искал путь, как избавиться от её болезни. Но можно ли избавиться от безумия, сохранив все те целительские навыки, за которые они так держались?

Если эти навыки стоили общения и связи с собственной дочерью – видимо, они были очень важны.

Джей оглядела коридор – пустой и весь в пыли. В воздухе танцевал пепел, опускаясь вниз, мешаясь с запустением и пылью. Едва ли мать успела сделать со своими знаниями что-то великое.

Джей даже на секунду представила, будто мама никуда не уходила и всё это время пряталась у себя в мастерской. Сейчас она зайдёт и увидит её, целую и невредимую.

Она улыбнулась, и тут же вся душа её наполнилась горечью. Эта горечь ощущалась в глазах, и на языке, и даже в воздухе. Он снова стал тяжёлым.

«Никакой мамы нет, хватит выдумывать».

Но как нет…

«Когда ты её в последний раз видела? С чего ты взяла, что она не умерла, допустим, ещё в твоём детстве? И отец, чтобы тебя не расстраивать, выдумал всю эту историю с целительским безумием. Почему бы и нет».

Потому что отец не мог ей врать.

«Когда тебя вообще считали полноценным членом семьи? С чего ты взяла, что от тебя не могли скрывать никакие тайны? Ты слишком высокого о себе мнения, Джей».

Она крепко зажала уши. Словно голос звучал… не в её голове.

Нет. Этого быть не могло.

«Ну да, ведь иначе ты зря сидишь и охраняешь дом, ведь ничто здесь не заслуживает твоей охраны».

Она сжимала уши так крепко, что кожа начала болеть.

– Заткнись… просто… заткнись, пожалуйста, – прошептала она, и голос ушёл.

Джей сжимала пальцами дверную ручку и не решалась сделать рывок. Она говорила себе, что тяжело так просто открыть дверь, к которой тебе долгое время запрещали прикасаться, – но на самом деле она лишь боялась увидеть там гостя-мать.

Это было бы слишком жестоко, но ты этого заслуживаешь, нет-нет, это просто было бы жестоко.

И всё же Джей, зажмурившись, повернула ручку и со скрипом отворила проклятущую дверь. В нос тут же ударил спёртый воздух, противный и пыльный, – но в этом воздухе, вероятно, была частичка мамы.

Там повсюду должны были быть её волосы. Её травы, все изобретения или чем она занималась. Эта комната – вся она.

Джей быстро перешагнула через порог, громко захлопнув дверь. Всё ещё не открывая глаза. Открыть их было бы неправильно. Как будто тем самым она нарушила бы приказ отца.

Джей сжалась, ожидая, что голос внутри неё опять съязвит. Но он молчал. И молчала комната, молчал воздух, молчало её сердце. В комнате было пусто, жарко и пыльно, но эта тишина, внутри и снаружи, казалась самой приятной тишиной на свете.

Не тревожной. Не предвещающей беды и гостей.

И Джей стояла с закрытыми глазами, обнимая себя за плечи, чувствуя, как скатываются маленькие слезинки по щекам, оседая на губах солёной влагой.

Словно мама обнимала её со спины, извиняясь за все годы своего отсутствия. И Джей её прощала. Прощала хотя бы за минуту спокойной тишины без запаха пепла. И, прощая и представляя маму за спиной, Джей понимала, что больше не сможет бороться. Лина-гость и разрушенная оборона дома, томик «Лесных историй», пустая память – всё это раз за разом наносило удары по её телу и сердцу.

Она не сможет выйти из этой комнаты легко и спокойно и продолжить свою борьбу. Больше нет.

– Не стоило заходить сюда, – прошептала Джей и открыла глаза, уставившись на огромный шкаф у двери.

Не стоило.

Тело обмякло в этой тишине, шкаф перед глазами поплыл и покрылся тёмными пятнами, и Джей осела на пол, прижимая колени к груди, и завалилась на бок, чувствуя, что не может больше держаться. Она снова закрыла глаза, растворяясь в безопасном воздухе маминой мастерской.

* * *

Джей проснулась.

Тело болело, конечности ломало, и, кажется, на ногах были синяки. Ей, наверное, снились кошмары, и она била себя и всё вокруг в страшном сне.

Она огляделась: мамина мастерская была сплошь забита коробками и пустыми склянками. Коробки закрыты и покрылись толстым слоем пыли. В углах виднелась старая серая паутина.

Джей всегда обходила эту комнату при уборке – и теперь, растерянно оглядываясь по сторонам, насчитала уже десять коробок и три комка паутины, а ещё один большой шкаф и один маленький, перевёрнутый.

Один стол. Большой, как у отца. Решётки на окнах.

Джей встала и покачала головой, пытаясь сбросить с себя остатки сна.

Она прошлась до конца комнаты и заглянула в одну из коробок у окна. Эта оказалась открытой и полностью забитой мамиными рисунками.

Джей взяла верхний листок, смахнула с него пыль – и увидела тщательно нарисованные деревья.

Любовь

За год до

Джей осторожно ступала по лестнице, удерживая одной рукой и плечом огромный мешок с мусором, а другой – забытую на подоконнике книгу Лины.

День уборки было принято не любить, но теперь всё менялось.

Она прислушивалась к себе, аккуратно переходя с одной ступеньки на другую. Тряслись ноги и немного – рука, в которой она отчаянно пыталась удержать мешок. Но ничего – внутри.

Джей так привыкла раздражаться на всё скучное и злое – от уборки до криков бабушки, – что даже не поняла, когда это поменялось.

Ещё пара шагов, и наконец лестница закончилась. У двери её ждало такое же огромное ведро. Она подошла к нему, выгрузила туда содержимое мешка, бросила мешок на пол и прислонилась к двери. По лбу стекали капельки пота.

А ведь было только утро. Она собрала мусор со всех трёх этажей, и теперь эти же этажи надо было подмести, промыть влажной тряпкой и, по-хорошему, стереть со всей мебели пыль. Кроме, конечно же, мастерской матери: её уборкой занималась только сама мать (или отец? или Лина?).

Мысли о маме витали в воздухе, словно назойливая муха, и Джей отвернулась от них, переместив всё своё внимание на мусорное ведро.

Вчера у Лины с отцом была какая-то особая практика, и на неё возложили уборку последствий – остатки работы беспорядочно лежали на полу в виде мокрой травы и отрезанных стеблей. И ещё каких-то зелёных пятен, издававших аромат хвои – слишком резкий, отчего приходилось морщиться.

Было много листков бумаги. Тарелки с воском. Посуда. А ещё в мастерской у Джей слезились глаза.

Она даже не стала спрашивать – в какой-то момент она перестала интересоваться всем происходящим в доме. Хотя Джей легко выполняла приказания отца и даже делала его небольшие задания вроде тех, которые он упаковывал ей в коробки и подсовывал раньше по выходным.

Теперь же необходимости не было. Она всё делала так, как нужно.

Отец теперь улыбался, всякий раз встречаясь с ней в комнате или в коридоре, и даже не раз повторял, что ей гордится. На её взгляд, гордиться было нечем. Она не была талантливой целительницей – чёрт, она даже не была хорошей. Но… научилась быть послушной и не доставлять хлопот. И жизнь стала удобной.

Джей закрыла глаза, вспоминая, как отец пришёл утром в её комнату, разбудил поцелуем в лоб