class="p1">Она закрыла глаза, представляя, как сзади подходит мама, кладёт свои тёплые руки ей на плечи, как во всём теле становится уютно и тепло. Небо за окном загорается яркими красками. Трещат цикады.

Джей помнила мамины руки. Выговоры отца и его попытки приобщить её к целительскому делу. Вздохи Лины и её густые золотистые волосы.

И то, как Лина ушла в слезах, скрывшись за соседним домом.

«Всё началось не с пауков, а с Лины. Она оставила тебя одну».

– Но… все уехали, – беспомощно пробормотала Джей. Сердце раздирало болью утраты – и даже не от ухода Лины, а от ухода живой и плодородной Белой Земли.

Чёртова засуха. Чёртовы пауки. Чёртова семья.

«Ты ведь понимаешь, что мы все в этом замешаны?»

– Я… Я ничего не делала.

«Это ничего не меняет».

Всё. Она окончательно запуталась.

Джей окинула взглядом мамин стол – оставалось ещё несколько неоткрытых ящиков. Может, всё самое важное – именно в них?

«Смотри, а то сойдёшь с ума окончательно. И даже не от осознания, чем занимались твои родители, а от осознания того, что они скрыли всё от тебя».

Просить голос заткнуться было бесполезно, так что Джей лишь издала тяжёлый вздох.

И потянулась рукой к одному из ящиков – с отточенной деревянной ручкой, больно впившейся ей в ладонь. Охнув, Джей придвинулась к столу поближе и посмотрела на свою руку: ладонь горела красным. Мама защитила этот ящик крапивой!

– Ну теперь я обязана в него заглянуть, – пробормотала она, насильно направляя всё своё внимание только на этот ящик, и, вскрикнув, сжала ручку и потянула к себе.

Ящик открылся. Из его черноты показалась огромная тетрадь.

Джей задрожала. Глаза застилала пелена слёз, и тетрадь размылась – остались лишь чёрные контуры ящика. Так было лучше, так было безопаснее. Руки тряслись, и она не знала, чего боялась больше – что найдёт в этой тетради нечто страшное… или не найдёт ничего.

Может, её мама действительно была лишь сумасшедшей целительницей. Странно и грустно, но ничего по-настоящему серьёзного.

Просто скучная жизнь. Мама с ней не разговаривала, отец был от неё далёк, сестра… здесь всё слишком сложно. Бабушка, которая тоже не разговаривала. Потухшее семейство, которое иногда отгоняло пауков со своих стен.

Этот образ – тоски и грусти, серых стен, чёрных пауков – быстро исчез, сменившись реальностью: ящик и тетрадь.

«Ты бы хотела жить обычной скучной жизнью? Такой, где ничего не происходит?»

Джей уже не знала, чего хотела.

Она протянула руки к черноте шкафа, схватилась за края тетради, тут же заохав и скривившись от боли, и прижала её к себе. Отпустила руки. Они всё так же горели крапивой.

Чёртова крапива, чёртовы растения, чёртово целительство.

«Целительство ни в чём не виновато, ты ведь знаешь об этом?»

Само это слово было пропитано разочарованиями и болью. Они тянулись густой чёрной массой по воздуху, пропитывая все стены, двери, конечности людей. В конце концов, Крейны в ней захлебнулись.

На это голос ничего не ответил.

Джей огляделась в поисках какого-нибудь раствора – пока руки горели, она осматривала каждую коробку, каждую полочку. Не было ничего. По крайней мере, ничего действенного. На ум приходили лишь воспоминания и отрывки старых практик.

Тогда Джей, плюнув на всё, выбежала из комнаты к лестнице, краем глаза заметила нескольких гостей, смотревших на неё с нижних ступенек, подавила в себе желание закричать им ругательства вслед, добралась до мастерской отца, схватила лечебный бутылёк, громко выругалась от резкой боли в ладонях, остановилась, задышала глубоко и часто, зажмурилась и стукнула бутыльком по ближайшему столу, ещё раз задышала, открыла один глаз, затем второй, увидела проливающуюся жидкость и наконец подставила под струю свою руку.

Секунда – и боль охватила её изнутри. Резкий, яркий порыв, перекрывший дыхание.

Она закричала. Подставила вторую руку под последние капли. Теперь её руки будут гореть острой болью, но начнут заживать.

– Чёртова крапива! – заорала Джей, забыв, что на лестнице поджидали гости.

Хотя что они могли бы ей сделать?

Она пыталась поймать как можно больше воздуха; и пускай он был пепельным и сухим, но теперь – желанным как никогда.

Джей привстала, застонав от боли в каждой своей конечности (такой усталости её тело не ощущало уже очень давно), и схватила со стола отца сухую тряпку. Жёлтую, как очень яркий подсолнечник. С чёрными полосами, которые напомнили ей чёрных пауков, что высосали жизнь и воздух из дома Крейнов.

Она поковыляла из мастерской отца в комнату матери. Гости на лестнице уже исчезли.

– Пап, ну сколько можно! – пропищала Джей и тут же почувствовала на себе тёплое и крепкое касание его рук.

Он схватил её за талию и, подняв в воздух, перенёс через порог комнаты. Маленькой Джей оставалось лишь беспомощно болтать ногами в пустоте.

– Но это несправедливо… с мамой же всё было в порядке…

– А теперь нет, – со вздохом ответил отец. Джей сама себе казалась такой маленькой по сравнению с ним. Он стоял, высотой как две Джей, опираясь о стену и вытирая со лба капельки пота.

На всём этаже пахло ужасно и жара стояла невыносимая.

– Твоя мать больна. Это – плата нашего семейства за то, что наше дело процветает и все дети, все твои друзья и друзья Лины, которые к нам приходят, выздоравливают.

– Но… бабушка же не такая.

– Ты совершенно уверена? – Отец подмигнул. – Она вообще временами живёт в своём мире. Да и своё она уже отработала, теперь пусть отдыхает.

– Так… – пробормотала Джей.

Она смотрела на свои пальцы, пытаясь протянуть ими логическую нить от «я обычный ребёнок, у меня хорошая весёлая мама, которая со мной играет» и до «моя мама больна, и мне нельзя её даже видеть».

Нить не протягивалась.

– Тебе просто пока к ней нельзя. Дай матери время. Она заплатила своим разумом за те знания, которые дают нам плоды Белой Земли.

– А я… Я тоже стану такой?

Отец заулыбался, вновь подхватив её в воздухе. Джей было возмущённо запищала, но он притянул её к себе, прижал, и она начала задыхаться в его объятиях.

Как же она ненавидела и боялась его в такие моменты! Но отец оставался её единственной ниточкой к семье.

Он вёл себя странно, пугал её и запрещал видеться с матерью – и в то же время был теперь единственным близким человеком. Единственным, от кого исходило тепло.

Наконец он поставил её на землю.

– Никогда. Я не допущу этого.

Джей развернула дневник перевязанной рукой. Вторую держала на полу, жалея, что не может изо всех сил сжать балку. И чем больше она читала, тем больше жалела, что вообще открыла дневник. Что пошла в мастерскую. Что осталась в Белой Земле.

«Практики лесных земель. Мои наблюдения».

«Окуривание дома хвойными ветками не дало желаемого результата. Больше всего дым затронул мою комнату и комнату Лины. У Лины наблюдается помутнение рассудка, кашель, головокружение. Она остаётся отдыхать в кровати».

«Слизь с еловых шишек категорически запрещается использовать в практиках. Добавление слизи в настойки привело к обморокам у мужа. У меня – помутнение рассудка на два дня. Два дня потеряно. Память об этих днях полностью отсутствует».

«День пятый. Одна из настоек оказала положительное влияние на Джей, заболевшую хворью, которой мы не успели дать название. Она развилась предположительно на фоне регулярного окуривания дома лесными травами. Мы с мужем предполагаем, что Джей наиболее восприимчива к влиянию леса, поэтому её необходимо защищать от походов в лес, нахождения рядом с лесом или воздействия лесных трав как только возможно. В особых случаях рекомендуется запирание Джей в комнате на время практик».

«Мох помогает Джей телесно, но внутренние изменения необратимы. Она шепчется сама с собой, замирает на середине разговора. Всё это, вполне возможно, результаты лесной хвори. Самые тяжёлые проявления сняты настойками и отдыхом, но умственные последствия могут остаться с ней на всю жизнь».

«В связи с этим рекомендуется перед проведением практик изучать людей и их восприимчивость к лесным силам. При обнаружении любого признака слабости убирать их из практик».

«День двадцатый. Настроение Лины сильно меняется в зависимости от того, какой травы отвар она примет с самого пробуждения.