Из окон казарм прыгали, охваченные паникой, фигурки, падая под огнем партизан, обложивших гарнизон со всех сторон.

Часть японцев, дежурный взвод, все-таки вырвалась из кольца. Отстреливаясь, они уходили от казарм. Но тут на улицу ворвался партизанский эскадрон, стремительно летящий галопом. На полном скаку конники рубили шашками обезумевших от всеобщего хаоса японцев.

Жители железнодорожного поселка проснулись от грохота ночного боя. Сначала громыхнули взрывы на станционных путях, затем затарахтели пулеметные очереди в пристанционном саду.

Окошки отсвечивали сполохами огромного зарева, над которым клубился черный дым на фоне светлеющего рассветного утра.

Бирюков, довольный, отмечал, что это первая крупная победа с начала боевых действий отряда:

– Дали мы им жару! Долго будут помнить!

* * *

Боевые действия в Забайкалье велись, главным образом, вдоль железной дороги. В армии Семенова имелось до полутора десятков бронепоездов. Сам по себе бронепоезд, как боевая единица, угрозы не представляет, он может только поддерживать силы, находящиеся вне его: пехоту или конницу в качестве огневой поддержки. Орудиями, бьющими шрапнелью, и пулеметами. А так к нему можно подобраться и захватить путем переговорного процесса, перед этим лишив хода по колее… Один из бронепоездов попал в засаду партизанам, разобравшим железнодорожную колею почти на самой станции.

В металлических глухих коробках оглушительно били по ушам пулеметные очереди – горохом пуль осыпавшие снаружи неприступную броню.

– Ну, что там, прапорщик? – с тревожной надеждой смотрел поручик Гантимуров на Полонского, простучавшего сапогами по кованой лесенке из боевой командной рубки вниз. – Что там? – повторил он с нетерпением, глядя на бледного прапорщика и чувствуя, как сильно бьется в груди сердце.

– Похоже, путь впереди разобран.

– О боже, только не это! – взмолился поручик и кинулся к телефону внутренней связи, чтобы связаться с паровозом. Принялся яростно крутить рукоятку аппарата, прикрепленного к боковой стойке.

– Эй, на паровозе?! Приказываю задний ход! Что? Никак невозможно? Почему?! – Поручик с остервенением бросил трубку. Она осталась качаться на проводе, постукиваясь о стенку вагона. Из нее доносился какой-то хрип. – Все, приехали, – опустошенно произнес Гантимуров сам себе и обессиленно опустился на пустой ящик из-под пулеметных лент. – Позади состава путь заложен шпалами. Завал под огнем не разобрать.

– Как бы сейчас пригодились союзники, – почти простонал Полонский.

– Вы наивны, прапорщик! Японцы покинули станцию несколько дней назад. Какой смысл их вспоминать? На Семенова ухлопаны немалые японские капиталы в надежде вернуть их вдесятеро. Думается, японские игроки ставят не на ту лошадь. Восточная Сибирь нужна японцам для получения концессий и для отхожих промыслов… Да, впрочем, о чем это я? И, самое главное, в такой подходящий в кавычках момент. А, прапорщик Полонский? Ну, хоть что-то скажите. Знаю вашу склонность к философским измышлениям.

Стало тихо. И вдруг снаружи загремело. Стучали, вероятно, прикладом о броню. Раздалась громкая матерная брань, затем грозный голос предложил:

– Слышьте там, господа офицеры?! Выходите по добру, иначе поджарим, как поросят!!!

Гантимуров с Полонским молчали. На них испуганно смотрели оставшиеся из команды солдаты.

Стуча железными дверками, на свет выбиралась обслуга бронепоезда. Первыми унтер-офицеры. Следом рядовые. Большинство из них недавно зачислены в команду. Одеты в еще новую форму.

– Смелее! – водил стволом маузера влево-вправо человек с бородкой клинышком в защитной фуражке с красной самодельной звездочкой. Это сам товарищ Бирюков.

Воодушевленные легкой победой над захваченным бронепоездом, избежавшие потерь, партизаны расслабились. Пленную команду отвели к водокачке.

– Добрая штучка! – радовался, как ребенок, удачному трофею молодой партизан, крутя-вертя отобранным у поручика серебристым браунингом.

– Дай посмотреть! – просил товарищ, протягивая руку. – Повезло же тебе первому золотопогонника обшмонать.

– Сам ишо не нагляделся, – пряча пистолет за спину, бойко отвечал звонким голосом везунчик.

Полонский и Гантимуров присели у входа в водокачку на разбитой шпале, опустошенно обхватив одинаково головы руками, одинаково же и мучительно размышляя о том, что их могло ожидать дальше. Сразу шлепнут, как только их командир придет, или чуть погодя?

– Кто даст закурить, тому ничего не будет! – беззлобно обратился к пленным молодой белобрысый в поношенной мерлушковой шапке таежный боец. – Спасибочки! – довольный потянулся он рукой к протянутому кисету.

Один за другим закуривали и те, и другие. Мало-помалу завязался разговор с душевными нотками.

– Вкусный табачок! Истосковались мы тут, пока вас дождались!

– Дурни вы, ей-богу! Зачем к белякам-то поперлись?

– Мы не самовольно…

– Врите больше. Семенов набирает только добровольцев…

– Как не пойдешь, ежели потом от избы один пепел и останется.

– Давно катаетесь?

– Недавно. Мобилизованные мы. Насильно под ружье поставили. Куды денешься? Выбор невелик. Либо ступай под погоны, либо хозяйство домашнее на костер пустят.

– К нам бы шли.

– Куды?

– В партизаны.

– И где вас искать?

– В тайге.

– Тайга большая…

Расслабились мужички, узнав об уходе японских войск, о взятии Читы. Эти события радостно обнадеживали на скорое возвращение под родные крыши, к соскучившимся женам и детям…

– А где товарищ Бирюков?

– У начальника станции по телефону с кем-то лается.

– Чего бы спиртного глотнуть?

– На каких радостях?

– Домой ведь не сегодня завтра.

– Это ишо как товарищ Бирюков поглядит.

– Может, чего в бронепоезде есть?

– Прошарили уже. Сухо…

– Ладно, потерпим. Скоро уж, поди, отпустят до дому, до баб…

Гантимуров с Полонским какое-то время с некоторой завистью слушали непринужденный разговор таежных вояк, так легко взявших в полон целый бронепоезд, потом с грустью переглянулись и стали думать о том, как выкручиваться теперь из такой дикой и нелепой ситуации.

22 октября 1920 года. После полудня ветер изменил направление. Небо затянулось грязной серой мглой. Начал идти крупный, неторопливый снег. К вечеру сопки укутались белым одеялом. Щедрая белизна снега задерживала наступление темноты, и сумерки долго медлили, стояли белесой синевой, подсвеченные тусклыми огнями города. В Чите наступала другая жизнь. После тяжелых боев она захвачена красными. Войска атамана Семенова отступают дальше на восток. Назад они уже не вернутся. Им не суждено взять реванш. Они навсегда оставляют Забайкалье.