Да, именно по этой причине Гражданская война требовала много лошадей. Возможно, потери этих животных почти сопоставимы с людскими, то есть потерями самих конников. Как с белой стороны, так и с красной. Если взять во внимание, что на фронтах имели место сплошь и рядом кавалерийские соединения, вплоть, как у красных, до конармий, то нетрудно представить масштабы потерь этих благородных животных. Лошадь обладает тонким чутьем, остро чувствует опасность. Известны случаи, когда при приближении человека, к примеру, с ножом, имеющим намерение перерезать лошади горло, животное погибало в тот момент от разрыва сердца.

Как только люди научились использовать животных, они немедленно втянули их в войны. Человеческие страсти животные оплачивали своими жизнями. Так продолжалось тысячи лет. Так происходило и в последнем столетии уходящего первого тысячелетия. Первая мировая война задумывалась противниками как маневренная и скоротечная, а потому в решении тактических и стратегических задач ключевое место отводилось коннице и гужевому транспорту. Но уже в 1914 году стало очевидно, что война превращается в позиционную и затяжную, а победу в ней принесут не стремительные кавалерийские прорывы, а тяжелая артиллерия, паровозы, автомобили, аэропланы и танки.

Животная сила безвозвратно и повсеместно уступала механизмам. Уступала во всем, кроме одного – в цене. Сломавшийся автомобиль или броневик вытаскивали с поля боя, часто жертвуя жизнью. За брошенный в болоте танк можно было попасть под расстрел. Раненого же коня просто добивали. На полях сражений Первой мировой погибло около восьми миллионов лошадей. Других животных никто не считал. С началом Гражданской упор противоборствующие силы, особенно красные, вновь сделали на лошадей. Белые более-менее поддерживались техникой, поставляемой Антантой.

Катилась волна Гражданской войны: то белые приходили, то красные их теснили, то те обирали крестьян, то эти – надо было кормить лошадей и вооруженных людей.

* * *

До села оставалось немного пути. Под густыми кустарниками багульника беззвучно в замшелых камнях бьет ключ. Ванька-вахмистр опустился на коленки в мягкий покров и, сняв свою линялую фуражку, окунулся лицом в ледяную воду и стал пить.

«Кажись, все правильно, – метались в воспаленном мозгу мысли, перехлестывая одна другую в своей горячности. – Дядька Ефим поймет. Главное, обрадуется, что Спиридон жив-здоров. Причем благодаря стараниям его, Ваньки-вахмистра. За родного сына отец лошадей не пожалеет. Хорошо пристроился. Красные не реквизируют лошадей, делая поблажку, что Спирька за них воюет. Белые то же самое, зная об Афоньке. Надо еще и заручится, чтобы потом Ефим заступился за него, Ваньку. Это если не удастся уйти с господами офицерами за границу. Если в случае чего план их сорвется. Убью двух зайцев. И перед дружками не замаран. Как и обещал, достал лошадей. А с ними туго. Лошади либо перебиты, либо реквизированы красными и белыми. И перед тем же Ефимом, который потом-то может стать его единственным спасителем перед чекистами. Хотя какой там? Сам-то Ефим сможет ли что сказать перед властью в оправдание за того же Афоньку?»

Ванька-вахмистр пересек луговину, заросшую острецом и черноголовом. Мысли путались одна с другой. Он в бессилии опустился на гладкий камень, что на берегу обмелевшей речушки, которую перешел вброд по перекату. Размышлял. Возьмут ли его компаньоны в Китайское Трехречье? Это обширная долина рек Хаула, Дербула, Гана – правых притоков Аргуни на китайской территории. Там нашли себе убежище беженцы-белогвардейцы в эти страшные месяцы трагедии Белой гвардии. На что он им сдался? Какая польза? По сути, все трое – дезертиры. Бои-то еще продолжаются, и белая армия не разгромлена. Хотя об армии говорить уже не приходится. Остатки белых частей добивают отряды чоновцев.

– Что делать? Что делать? – приговаривал он слабым голосом. Черпнул пригоршней холодной воды, обтер лицо и шею. – Какой леший меня ждет в этом Трехречье? – бормотал, пытаясь успокоить сам себя. – Хунхузы и есть хунхузы. Там, за кордоном, своей голытьбы хватает. Полонский прав, что с пустыми руками соваться просто бездумно. Взять золото и за кордон! Говорить легко. А пойди и возьми! А у меня крови на руках нет. Пойду и повинуюсь советчикам. В ноги упаду. А идти на прииск – бабка надвое сказала. Гиблым делом может обернуться. Старатели – мужики тертые. И стреляют без промаха, если не с похмелья. С похмелья они бывают только в межсезонье. А так трезвы как стеклышки. Да и под охраной, поди, уже эти прииски? Иди только, сунься…

Но спустя минуту голову начинали сверлить противоположные суждения. Продотрядовцы разграбили хозяйство. Имеет ли теперь он, Ванька, по прозвищу вахмистр, право на какую-либо компенсацию за потерянное добро? Пусть даже таким варварским способом, как нападение на старательский прииск. Золото так или иначе попадет в казну большевикам. Опять все им. Опять в одни руки. А что же Ваньке делать, жить как? Стать на чужбине побирушкой никак не хочется. Массовый уход казаков в Китай возник, как только большевики начали расправу над казачеством. Первыми ушли хозяева заимок по восточным притокам Аргуни – Хаулу, Дербулу, Гану, Мергелу. На русской территории у них остались лишь дома, немного скота и лошадей для домашнего обихода, а все остальное было уже в Китае.

О Трехречье страшные слухи поползли осенью 1929-го. Самые шустрые наловчились ходить в Маньчжурию за солью. Увозили просо, там меняли на соль, а дома уже соль меняли на хлеб и одежду. Пока советские войска воевали с китайской армией в Маньчжурии, карательные отряды НКВД занялись в казачьих поселках за Аргунью своим излюбленным делом. Трехречье заселяли забайкальские и отчасти амурские казаки, эмигрировавшие из СССР в силу экономических условий. Придя туда со своим скотом и частью с сельскохозяйственным инвентарем, они сразу же занялись хлебопашеством, сельским хозяйством и рыбной ловлей. В Трехречье земля плодороднейшая, чернозем. Климат исключительный. Засушливый год – редкость. Словом, рай для крестьянина. И места красивые. В живописных падях ранней весной цветут ургуйчики. Белые, сиреневые, голубые цветы – сплошным разноцветным ковром.

* * *

Восход солнца еще застал обрывки тумана, низко ползущего вдоль вершин скалистых сопок над поймой Куэнги. Но вскоре туман рассеялся, и яркие лучи солнца брызнули над ближней тайгой, над поселком.

…Ефим с Зинаидой чаевали. Залаяла собака. Осторожно постучали в калитку. Ефим с екнувшим сердцем поспешил открыть.

– Посельщик? Откуда?!

– Тише-тише. – Ванька-вахмистр плотно закрывал за собой калитку.

– Что-то со Спиридоном?! – схватилась рукой за грудь побледневшая Зинаида.

– Живой ваш Спирька! Живой!

Историю с сыном родителям Ванька-вахмистр представил так, что он сам поставлен перед выбором. Беляки просят лошадей взамен плененного красногвардейца. И только Ванька-вахмистр смог их уговорить-убедить на именно такой вариант. Они оставляют жизнь своему заложнику. Получив лошадей, покидают эту местность. Красный им абсолютно не нужен. Война проиграна. Надо подумать и позаботиться о себе.

Какие гарантии? Гарантия – сам он – Ванька-вахмистр.