Грегори с шумом выдохнул.

– Как ты прикажешь это сделать, Дамиан? Посадить ее под замок?

Дамиан негромко рассмеялся. Просто поразительно, каким тугодумом бывает его здоровый, сильный и полный жизни братец.

– Э-э, нет, не нужно повторяться. Все проще простого. Приблизь ее к себе, соблазни ее.

– Со-соблазнить?! – Глаза Грегори наполнились ужасом, словно Дамиан предложил ему что-то исключительно непристойное. Даже больше: словно он предложил нечто непристойное престарелой монахине.

Тут оставалось только досадливо поморщиться. Не разъяснять же брату – тому самому, здоровому и сильному, – что иных способов удержать подле себя эту женщину, не раскрывая карты, не объясняясь, не предвидится. Если она – преступница, говорить правду попросту опасно. Если же нет… пусть она и обладает некими силами, Элинор Кармайкл – не ведьма, а значит, едва ли поймет, что происходит с Гамильтонами.

И, боже, можно подумать, Грегори никогда в своей жизни не заводил любовниц!

– Она хорошенькая, и ее голова наверняка забита всякой романтической ерундой. Во всяком случае, что-то же должно там быть под этой чопорной аккуратной прической: либо суфражистские мысли, либо мечта о прекрасном принце. Не думаю, что это будет так уж сложно, – скупо улыбнулся Дамиан.

– Истерический припадок, Дамиан! Ты предлагаешь мне связаться с сумасшедшей?

Дамиан ухмыльнулся.

– Я умоляю тебя, Грегори! Вспомни, сколько наших уважаемых предков перебывало в Бедламе. Да, кое-кто из них был малость не в себе, но по большей части они просто не ладили с окружающими. И к тому же, ты читал, Элинор вышла из лечебницы… как там? Да, «обновленной».

– Вот сам бы и соблазнял! – огрызнулся Грегори.

Тут Дамиан нахмурился.

– Ты прекрасно знаешь, что это невозможно. Это ты у нас прекрасный принц, а я – твой «злой близнец». – Дамиан тяжело, устало вздохнул. – Грегори, мы не можем ничего рассказать ей, пока не знаем, на чьей она стороне. Боже! Да до сих пор все еще есть возможность, что она нам не поверит! Не усугубляй, просто сделай то, что нужно.

Грегори проворчал что-то неразборчивое. Дамиан отвернулся от окна и посмотрел на брата. Тот сидел на корточках у камина, разжигая огонь, и выглядел полным мрачной решимости.

– Хорошо, хорошо. Ты прав. Возможно. Это все твои идеи?

– Нет, конечно! – Дамиан дошел до второго кресла и тяжело опустился в него. От наплыва слабости подкашивались ноги. Путешествие из Лангедока в Лондон все еще давало знать о себе. – Нам нужно взглянуть на друзей Лауры, поговорить с ними. Как ни крути, а совет про подруг эта медиумесса дала дельный. Может быть, среди них обнаружится кто-то подозрительный, а может, мы узнаем что-то полезное. Были же у нее подруги?

– Понятия не имею, – неохотно кивнул Грегори и поморщился. – Она частенько наведывалась в дамские салоны, знаешь, все эти собрания ценительниц искусства или реформисток. К кому же обычно… Да, леди Алиса Морроу. Можно расспросить там. Но это весьма… сомнительное собрание бездельников, воображающих себя художниками, писателями, Артистами с заглавной буквы. Возможно, там и пара медиумов найдется. С ними будет нелегко.

– Вот и чудесно, – кивнул Дамиан на все сразу. – Пара минут, и я буду готов ехать по делам. Вели заложить экипаж, будь любезен.

И он закрыл глаза.

* * *

Элинор медленно сделала шаг назад, отошла от двери и стиснула кулаки. Тело ее сотрясала дрожь гнева, раскаленного, жгучего, страшного. Несколько минут назад она почти готова была выйти и сказать: «Я солгала, я бывала на сеансе. Если это как-то поможет отыскать Джеймса, я обо всем вам расскажу». И вот – на тебе! «Соблазни ее». Да как только у Дамиана Гамильтона, этого отвратительного создания, язык повернулся сказать такое?! Как только он осмелился… Дыхание перехватило, в горле встали комом все возражения и жалобы и, уж конечно, все возможные признания.

– Все в порядке, Mademoiselle?

Голос Франциска Форентье прозвучал тихо и все же резанул по нервам, заставив Элинор содрогнуться. Она едва не подпрыгнула, как девчонка, застигнутая за подслушиванием и подглядыванием. Развернувшись, Элинор встретилась с юношей взглядом и выдавила улыбку.

– Все в порядке, мистер… Форентье? Позвольте пройти.

Отодвинув юношу в сторону, Элинор медленно, с достоинством поднялась по лестнице. Один пролет, второй. Гнев постепенно утихал, переплавляясь в решение, единственно верное, единственно возможное.

Она уедет. Немедленно. Пока братья Гамильтоны не втянули ее в свои странные игры, смысла которых Элинор не понимает и не желает знать. Не дожидаясь утра. Она не сомневалась, если Грегори Гамильтон в самом деле вознамерится соблазнить ее, у него это получится. Даже несмотря на то, что он назвал ее сумасшедшей. Даже несмотря на то, что Элинор будет знать, что все это – фальшивка. Она соблазнится, купится на его обаяние. Она все еще жалеет его, искренне симпатизирует и сопереживает, хотя за последние сутки мистер Гамильтон открылся не с самых лучших сторон. А значит, нужно уходить. Элинор слишком дорожила своей репутацией – гувернантке без нее не выжить, как, впрочем, и любой иной женщине; а еще больше – своим сердцем. Нельзя позволять, чтобы его разбили, забавляясь, избалованные мальчишки.

Поднявшись в свою комнату, она переоделась в дорожное платье и наскоро собрала сумку. Вещей у нее было немного – несколько платьев, белье, деньги на карманные расходы да пара памятных вещиц, доставшихся от матери. Элинор привыкла жить налегке, не привязываясь ни к чему. Немного поколебавшись, она написала короткое, предельно вежливое письмо, сочинив на ходу причину, по которой ей пришлось срочно уехать. Выдумала себе еще одну тетушку, больную, даже при смерти (тетушка-то ненастоящая, что ей будет), которая отчаянно желает видеть единственную свою племянницу. Хорошо бы, эта воображаемая тетушка завещала что-то, тогда Элинор смогла бы начать новую жизнь. Отправилась бы в путешествие. Впрочем, сожалеть тут особенно не о чем – путешествие тоже вышло бы воображаемое.

Спустившись, она проскользнула мимо занятых своими повседневными делами слуг, мимо суровой экономки (хвала Господу, больше с ней не придется иметь дело!) и вышла черным ходом, прижимая к себе сумку с нехитрыми пожитками.

Уже наступила ночь, улицы окутал туман, и все изменилось до неузнаваемости. На какую-то долю секунды стало страшно, причем – как-то абсурдно. Померещилось в темноте и тумане что-то опасное, жуткое, невыразимое. Что-то сошедшее со страниц грошовых ужасов и глупых детских песенок. Это были чужие, первобытные страхи, бросающие серьезный вызов рациональной натуре Элинор. Шаги мерещились, неожиданно гулкие в густом, влажном тумане. Странные звуки. Хлопанье крыльев. Словом, всяческая ерунда, которой место на театральных подмостках, которая не может напугать взрослую женщину и с которой при