Тяжко было на душе у Рощи. Места себе не находил. Прошёл по всем стенам, по всем дворам, по всем башням – Митрий едва успевал за ним. Подмечал каждую мелочь, всех распекал, навестил царевну в палатах, но не мог избыть сердца, погасить тревогу. Неизвестное приближалось, томило душу, захлёстывало веру, будто утлый чёлн в бурю.

Призвал Рощу к себе Иоасаф.

– Опнись. Всё в руце Божией. Изменники сами пред Господом за свою измену ответят. Пошто людей без вины стращаешь? Они и без того в нужде. Грех на тебе. Епитимью на тебя налагаю – сто земных поклонов перед иконой Сергия.

Роща неожиданно не стал возражать, смирился, будто ждал укора.

За полночь стоял Роща на молитве – прибежал, задыхаясь, Митрий:

– Нифонт велел сказать – за Пивным двором конные объявились.

Тут же явился посланный с Круглой башни – и под ней конные. Вскоре прибежали от Житничной и от Каличьих ворот – везде конные разъезды.

Роща приказал ударить в набатный колокол. Люди по наряду побежали на стены, строились у ворот. Ждали. Конные скакали вокруг – но никто не нападал.

К утру все исчезли. Воздух наполнился морозным туманом.

Сапега мерил шагами дворцовые свои покои. Войско! С какого пьяного глазу ему доложили о том, что из Москвы приближается войско! Он поднял всех людей, отправил на дорогу – и в деревне Оманатовне, в ложбине между речками Ворей и Пажей, его разъезды встретили несколько конных. Ему доложили, что враг рвётся к монастырю. Он велел окружить этот проклятый город, всю ночь продержал людей на морозе – и ничего.

Добже. В одном обманулся – в другом выиграю.

Что там твердили эти перебежчики? Какая выгода будет нам, коли скажем, как взять твердыню без крови? Днём он посмеялся над ними: и сам уже всё про ваш монастырь знаю! Теперь же, под утро, велел их привести.

Пётр Ошушков – тот бойко торговался, даром что спросонья. Сапега обещал одарить Ошушкова и Лешукова, двух детей боярских. Но Ошушков потребовал запись составить об оплате. Едва не кривясь от презрения, Сапега, яростно сощурив зелёные глаза, кивнул писарю: дескать, составь. Записали о тридцати сребрениках.

Отвечал Степанко Лешуков, худой, скуластый, со всклокоченной чёрной бородой:

– Раскопайте, паны, берег Верхнего пруда и отведите от труб воду. Люди уже изнемогают от глада и хлада. От жажды же изнемогут окончательно и поневоле покорятся вашей храбрости.

Не отпустил Сапега перебежчиков, приказал в тёмной запереть. Вскоре привели к нему перехваченного на дороге человека. Он не желал сказывать, кто и откуда. Но письмо, найденное при нём, обличало его с головой. Было это письмо от князя Долгорукова и воеводы Голохвастого к царю Василию Шуйскому. Окромя сообщения о вылазке прилагались к письму допросные речи пленного шляхтича о намерениях, расположении и числе поляков.

Пан Сапега замолчал, замер. Только пот выступил на высоком лбу да усы подрагивали. Слуги его знали – не к добру. Значит, кому-то сегодня придётся поплатиться за панский гнев.

Сапега схватил пистолю, приставил к груди гонца – и выстрелил в упор.

Кривя в усмешке рот, бросил отрывисто:

– Приведите мне давешнего, чернобородого.

Слуги догадались: Лешукова.

Привели.

И почал Сапега допрашивать: сколько в городе осталось монахов, да стрельцов, да казаков, да прочих людей. Сколько пленных в темнице. Сколько припасу огненного, сколько стрел и прочего.

Лешуков строптиво ответил, дескать, о таком у нас уговору не было.

Пан взъярился: ты в моих руках, а не я в твоих, предатель! И пытал Лешукова в амбаре хлебном пустом страшно, а Петру Ошушкову велел на то смотреть. Приказывал палачу пилить Лешукова пилою натурально, затем приказал посадить на него трёх крыс и накрыть их раскалённым тазом. Крысы прогрызли внутренности несчастного и вылезли с другой стороны брюха. От этого страдания сын боярский Лешуков скончался.

24 января 1609 года

С утра от Клементьевского табора в сторону Княжьего поля, мимо Служней слободы потянулись подводы с людьми, шагом прошли лошади со всадниками. Обычно на крики со стены ляхи отвечали – начинали ругаться или хвастаться. А в этот раз – молчали. Не к добру.

С Житничной башни Митрий смотрел, как проехали подводы до Верхнего пруда и там остановились, стали чередой. Люди исчезли за перегибом плотины.

По зову Митрия взошёл на башню Роща со старшинами – теми, кто цел, не ранен, не хвор. С трудом поднимая больные ноги, влез по высоким ступеням Иоасаф, за ним несколько чернецов.

– Лисицы лукавые! Иуды! – простонал архимандрит.

Роща молчал. Он уже догадался, что происходит, но не хотел верить сам себе.

Воевода Алексей Голохвастый предложил:

– Откроем Конюшенные ворота, выйдем навстречу! Ляхи не утерпят – в бой ввяжутся.

Нифонт прогудел:

– Дай-ко я выйду к ним. Владыко, благослови!

Иоасаф, прошептав молитву, перекрестил чашника.

С Нифонтом вызвались десяток крестьян. Они подъехали совсем близко к Верхнему пруду, забористо ругали ляхов, литву и изменников – на это Нифонт куда как горазд был. Но – к великому изумлению осаждённых – враги не отвечали.

Ночью, взяв двух товарищей, переяславец Ждан Скоробогатов тайно пробрался к кострам врагов. К плотине подползали обережно, долго выжидали на снегу, благо мороз не свирепствовал, и схватили одного литвина. Тот вякнуть не успел – рот ему кляпом заткнули.

Литвин, челядинец, всё рассказал: целый день люди раскапывали плотину Верхнего пруда. Земля заледенела, и было то многотрудно, но жгли костры, почва оттаивала – и долбили её усердно заступами и всем железным, что только нашлось.

За день не сильно преуспели: плотину-то раскопали, и вода пошла в Служень овраг, но немного её вытекло, не до дна. На страже осталось десятка три человек, остальные в табор ночевать утянулись.

Тут уж долго никто не раздумывал: без воды помрём! Не считаясь в темноте, валом решили выйти из города – только без пальбы пищальной.

Собрались уже открывать Конюшенные ворота, как от Круглой башни, путаясь в рясе, прибежал пономарь Иринарх.

– Там! Измена!

– Да говори ты толком! – прорычал Роща, схватив Иринарха за плечи.

Иоасаф, сделав шаг вперёд, перекрестил Иринарха, молвил:

– Говори, дитя Божье!

– Человек спустился по верёвке со стены, где Нижний монастырь, к мельнице побежал. Вдруг закричал!

– Отец! Я мигом! – бросил уже на бегу молодой князь.

Но взять беглеца сам не успел: подскакав к воротам, он увидел их открытыми, и внутрь втягивались стрельцы, таща кого-то силой.

Старшина-переяславец Юрий Редриков признал в беглеце одного из своих людей – сына боярского, что был товарищем двум изменникам. Знать,