Хотели допросить – не успели: беглец без покаяния помер прямо на руках у поймавших.

Вышедшие из Конюшенных ворот к Верхнему пруду напали на литовскую охрану и всех перебили.

Работники монастырские в воду ледяную влезли, нащупали устья труб, очистили их от ила и глины. Видно, освободили от спуда сами источники – верженцы, кои пруд питали. Потому как к утру лёд на опорожненных было прудах в самом монастыре поднялся, вода встала с краями и вскоре потекла ручьём прямо мимо Троицкого собора к стене. Срочно пришлось расчищать старую трубу, ведущую наружу, чтобы стены да башню Водяную не подмыло.

Возвращаясь от Верхнего пруда, работники кричали громко – вели кого-то, толкали в спину.

Митрий, падавший с ног от усталости, присмотрелся – и рот раскрыл: то был изменник Петрушка Ошушков, полуголый и босой, с всклокоченными волосами. Он молил, захлёбываясь рыданиями:

– К Иоасафу меня сведите, братцы! К игумену!

Отвели к игумену. Тот не спал, на молитве бодрствовал. Вышел на крыльцо.

Пал Ошушков в ноги Иоасафу, молил не убивать его, каялся и плакал. Рассказал о страшной смерти, которой по воле Сапеги умер Степан Лешуков. О своём побеге из Клементьевского стана во время ночного переполоха.

– Бес попутал, отче! Дозволь вину искупить!

Замерла толпа, ожидая слова Иоасафова.

Поднял он высоко голову.

– На сегодня довольно смертей. Кровью вину искупишь. Редриков! Ты со товарищи за него головой отвечаешь!

И удалился в Троицкий собор – истово перед ликом Сергия молился, просил путь осветить.

25 января 1609 года

После заутрени старшина Юрий Редриков, суровый и скорый, явился к князь-воеводе: верёвка-де, по коей вор со стены спускался, до земли не доставала, тот спрыгнул и жилы на правой ноге у поясницы себе порвал, окаянный. Вопли его на башне и услышали.

– С каких это пор в переяславцах воровская сила угнездилась? – тихо спросил Роща.

Редриков опустил голову.

– Надо бы дознание учинить, – медленно говорил Роща, – да люди нынче дороги. Слабеют. А тут ещё измена завелась. Кто обитель Сергия и Никона оборонять будет?.. Один ли он был, или с ним кто вместе бежал?

Перед обедней повелением воевод всех перед Троицей построили – и стрельцов, и казаков, и слуг монастырских, и даточных людей. Всех учли: кто мёртвым лежит, кто ранен, кто на башнях сторожит.

Иоасаф после обедни проповедовал горячо. Верил в помощь Господню – и все верили: враг плотину разрушил, а вода течёт пуще прежнего. Как не поверить? И беглеца-иуду покарал. Уныние – смертный грех! Не поддаваться унынию надо, а биться с ворогом! В этом наша правда и вера святая!

Одушевлённые, порешили старшины завтра на вылазку отважиться. Дрова вновь кончались, а стан Лисовского стоял почти пустой, так постройки можно бы по бревну на дрова раскатать.

26 января 1609 года

На рассвете открыли Святые ворота, и сильный отряд вышел к стану Лисовского. Мужики с топорами уже начали разбирать надолбы, когда из-за строений вражеского табора поднялись стрелки с ружьями, ахнули выстрелы, в полном вооружении невесть откуда выскочило с десяток всадников и выбежала пехота. Крестьяне отбивались у туров топорами, возницы разворачивали сани – стрельцы и казаки бились саблями – но кто-то крикнул: «Измена!» – и не устояли монастырские, побежали в гору, к воротам.

Селивёрст Олексеев, человек прежде незаметный, из монастырских даточных людей, себя оказал: стал с топором на дороге, не пуская пешую челядь вслед за своими конными преследовать отступающих. Рубил топором на длинной рукояти, словно на дворе дрова колол, размеренно и яро, и многие жизни православные спас.

А со стороны Житничной башни мимо Сушильной наперерез вышедшим скакали гусары. Крики раздались на стенах – взбежали все, кто мог: и бабы, и раненые. Слава богу, глубокий снег мешал конникам. Пороху уже не было палить, и потому кидали со стен заготовленные каменья и кирпичи. Чашник Нифонт радостно крякнул, попав в лошадь, которая упала, придавив всадника. И иные лошади падали.

В воротах раздался торжествующий крик – лошадь одного гусара, обезумев от криков и грома, заскочила в ворота монастыря. Там гусара окружили, стащили на землю и чуть не забили насмерть, пока Юрий Редриков не хлестнул плетью самых обезумевших.

Этот-то гусар из Мирской роты и сказал на допросе, что ночью прибежал к Сапеге стрелец и донёс: будет вылазка к табору Лисовского. Дескать, Шуйский обнадёжил, что скоро помощь пришлёт. Их и отрядили.

Стали искать – не досчитались одного стрельца, и верёвку нашли длинную на стене между Пивной и Келарской башнями – Благовещенским оврагом пробрался, гнида учёная, кругом обошёл.

Двух убитых лошадей втащили в ворота – вечером, крестясь, ели варёную конину.

Иоасаф вновь вышел на проповедь – и рек так, что своды сотрясались:

– А ежели кто воровские речи говорить будет али к измене склонять – казнь смертная! Гореть в аду изменнику на веки вечные!

27 января 1609 года

Старец Симеон писал к келарю Авраамию на Москву, тщательно подбирая слова:

«Что было ржи и ячменю, и все то роздали месечником, и теснота, государь, у нас великая хлебная и дровяная, и з гладу, государь, и с нужи черные люди помирают, и по дрова, государь, ныне пяди воры выехати не дадут; людей у них при старом много. Выехали, государь, наши люди по дрова сего месеца в 17 день, и те воры и литовские люди мало в город не въехали, немного и людей всех от города не отрезали, и сами мало в город не въехали; и Божией милостию и Пречистые Богородицы и великих чюдотворцов Сергия и Никона молением, воров каменьем з города отбили; и они уж были у Каличьих ворот и ворота было отняли. А и стреляти, государь, нечем зелья не стало, и дров нет: сожгли в хлебне многие кельи задние и сени и чюланы, а ныне жжём житницы; и ты ведаешь и сам, житниц на долго ли станет? На один монастырский обиход; а на город и на всю осаду отнюдь взяти и негде. На городе на сторожах все перезябли, а люди волостные все наги и босы, которые на стенах стоят».

Опасаясь измены, он сказал об этом письме только воеводам и Иоасафу, упросив свезти письмо Ждана Скоробогатова: единожды тот сумел проскочить через заставы, может, удастся и другой.

Письмо было перехвачено. Ждан сумел выкрутиться, сбить караульного, схватившего его, с коня и добрался до столицы, поведал келарю о бедствии монастырском.

И вновь, и вновь посылали из монастыря на Москву, и наконец дошли письма.

Авраамий говорил с царём. Шуйский обещал