чашечки и в нерешительности замирает около обеденного стола, как будто ей не хватает смелости сесть ко мне. Тогда мне в голову приходит идея: я сажусь на свои ладони, показывая ей, что от меня не исходит никакой опасности. Это помогает, так как она смущенно улыбается, приближается к столу и действительно садится рядом со мной. Хоть и на другой конец дивана. Проблема лишь в том, что Эми до сих пор держит в руках обе чашки. Я бы с радостью забрал у нее одну из них, но не хочу ее напугать. Ситуация настолько странная, что мне не удается сдержать смех. Я смотрю на нее, и она тоже хихикает, пускай и немного неловко.

– Прости, – начинает Эми, – ситуация для меня непривычная. Держи!

Взяв чашку, я делаю глоток:

– А сейчас мне хочется узнать что-нибудь о тебе.

Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами:

– Зачем ты это делаешь?

– Что? – теряюсь я.

– Зачем хочешь меня узнать? Зачем задаешь мне вопросы?

– А почему ты считаешь это чем-то особенным?

Я допиваю кофе и ставлю чашку на пол перед диваном, чтобы опять засунуть руки под себя.

– Обычно я задаю вопросы. – Она опускает взгляд на свои спортивные штаны и притворяется, что царапает ногтем пятнышко.

– Тебе стало бы легче, если бы ты задавала мне вопросы? – с долей сомнения уточняю я.

– Нет-нет, мне нравится. Это просто… ну… непривычно. – Эми поднимает глаза и улыбается.

– Мне трудно себе представить, что я первый, кто захотел с тобой познакомиться, – отвечаю я.

– Может, и нет. Но обычно я не позволяю этому зайти так далеко. – Потупив глаза, она с легкой усмешкой едва заметно качает головой.

У меня внутри растекается приятное тепло, и я еще сильнее задвигаю руки под бедра, чтобы справиться с порывом прикоснуться к ней.

– И что же ты хочешь обо мне узнать? – тихо спрашивает она.

Я смеюсь.

– Вообще-то все. Но можно начать с очевидного. Как стать таким хорошим человеком, который ни с того ни с сего берет к себе ребенка?

– Я просто помогаю, – говорит Эми, – Да и какая есть альтернатива?

– Ты ведешь себя так, будто это совершенно естественно, – произношу я.

– Мне известно, что значит не иметь настоящего дома, – объясняет она. – Но это неподходящая тема для приятного вечера стирки.

– Хочешь поговорить об этом? – спрашиваю я. Мне не терпится узнать об этой женщине побольше, но я не хочу ни к чему ее принуждать.

– Это не то чтобы секрет, – поколебавшись, отвечает она, – просто я редко это обсуждаю, потому что ничего особо интересного тут нет. – Она делает маленький глоток кофе. – Не знаю.

– А мне интересно, Эми. Мне интересно все, что касается тебя.

Возникает пауза. Надеюсь, я не взял на себя слишком много последней фразой. Она повисает в воздухе между нами, все еще отдаваясь эхом. Я стараюсь сидеть спокойно, хотя у меня уже начинают неметь руки. Любое движение, любое изменение, даже самое незначительное, может разрушить ту хрупкую близость, которая сейчас зарождается между нами.

– Я росла в разных приемных семьях, – вдруг в тишине произносит Эми, – в пяти, если быть точной.

Она робко улыбается мне, показывая щелочку между зубами. И кажется совсем не такой, как всегда, а ранимой и уязвимой, из-за чего становится еще красивее.

– А что случилось с твоими настоящими родителями? – задаю вопрос я.

– Погибли в автомобильной аварии, когда мне было восемь лет, – отзывается она, как будто подобную информацию можно бросить совершенно небрежно.

– Сочувствую.

– Да, это было то еще дерьмо. Не нашлось никаких родственников, которые могли бы обо мне позаботиться.

– И как тебе жилось в приемных семьях? – продолжаю я.

– Если скажу «Не очень», это будет преуменьшение века. – Эми саркастично смеется.

– Вот почему ты стала социальным работником? Потому что знаешь, каково это, когда у тебя больше никого нет?

– То, какой я стала, произошло из-за этого, – откликается Эми.

Мне видно, как тяжело она сглатывает.

– Все? – повторяю я, думая о нашем первом вечере.

– Все.

– То, что ты не хочешь, чтобы к тебе прикасались? – У меня сжимается горло.

– Все.

– То, что ты хочешь все контролировать?

– Все.

Я киваю:

– Думаю, если тебя контролировали какие-то посторонние люди – люди, которым ты не доверяла, люди, которые не заботились о твоих интересах, то это логичное последствие.

Я шокирован. Для меня немыслимо, как можно расти без доверия к миру. Я вырос в полной семье, в защищенном родительском доме. На протяжении детства меня не покидало чувство полной безопасности. Возможно, мама с папой неосознанно привили мне нереалистичные ожидания в отношении любви. Но слышать, что у Эми не было никого, что она кочевала из одной приемной семьи в другую и так и не обрела настоящий дом… это разбивает мне сердце. И чем дольше я на нее смотрю, тем менее нереалистичными мне кажутся собственные ожидания в отношении любви.

– Знаешь, есть просто замечательные приемные родители, – продолжает она, – с некоторыми из них я тесно сотрудничаю. Но бывают и паршивые овцы. Люди, которые пользуются своей властью над теми, кто слабее. – Эми ненадолго замолкает. – По-моему, многие не боятся применять силу, когда речь идет не об их биологических детях.

– С тобой такое случалось? – осторожно спрашиваю я.

– Постоянно. Со всеми нами постоянно такое случалось. Если ты совершал ошибку, то получал хорошую трепку. Это считалось вполне нормальным.

– И поэтому…

– …поэтому я могу полностью расслабиться, только если меня не трогают. Меня вроде как никогда не отпускает ожидание опасности, что прикосновение перерастет в насилие. – Она пожимает плечами. – Вот так вот.

– Но с Джинни ты другая.

– Для Джинни важны прикосновения. Таким образом она убеждается в присутствии другого человека. Она так долго была одна, что ей необходима безопасность. Я даю ей все, в чем она нуждается. К ее прикосновениям я быстро привыкла. К счастью! И, естественно, с маленькой девочкой, которую я превосхожу в физической силе, легче. Это не так сложно преодолеть. Но ты, – она обводит меня взглядом с головы до ног, – ты можешь сделать со мной все, что захочешь.

Ее слова меня поражают. До сих пор я никогда не думал в таком ключе о разнице в силе между мужчинами и женщинами.

– Я бы никогда… – начинаю я, но тут же обрываю сам себя, потому что мне просто слишком страшно даже озвучить нечто подобное.

– Я это знаю на рациональном уровне, но мое подсознание этого не знает.

– Разве иногда тебе этого не хочется? – спрашиваю я, хотя осознаю, что хожу по тонкому льду.

Она молча делает глоток кофе. Проходит не меньше минуты, в