собой высокую, вертикально стоящую красную стену, то в голове сложился последний образ.

Так это же отец Зайца!

Гэла был настолько удивлён и напуган собственной догадкой, что чуть не сказал это вслух.

Он снова помотал головой, вытряхивая и эту мысль прочь. На поляне всюду были лужи, Гэла заглядывал в лужи и видел там своё лицо, расплывающееся довольной улыбкой. Жизнь научила его особому, очень важному умению вытряхивать из головы в любой момент всё плохое, ненужное; именно это умение помогало ему существовать и неплохо в целом себя чувствовать.

Для того, чтобы найти среди леса одно очень большое дерево, нужны были способности попроще.

В дупле был не целый олень, а две оленьи ноги – вполне всё-таки достаточно, чтобы ему с матерью очень неплохо встретить Новый год.

Когда он уложил обе ноги в мешок, завязал горловину, верёвкой привязал мешок к спине и приготовился спускаться с горы со своей ношей, образ Эньбо снова предстал перед ним.

Гэла улыбнулся: «Я не верю, тогда ты ещё был в монастыре, не вернулся в мир, к тому же ты из тех мужчин деревни, кто не умеет охотиться».

Договорив, он с олениной на спине стал спускаться с горы.

Две оленьих ноги для подростка – слишком тяжёлая ноша. Он постоянно присаживался отдохнуть. Как только он садился на какой-нибудь выступ и груз переставал давить на спину, Эньбо снова проникал в его мысли.

Гэла сказал:

«Уважаемый брат, этого не может быть, тебе не стоит морочить меня. Я, признаюсь, был бы не против, если бы ты был моим отцом, но ты же и сам знаешь, что ты не мой отец».

«Нет, братишка Заяц, ты мне нравишься, но ты мне не настоящий брат. И потом, твоей маме это не понравилось бы».

«Уважаемый Эньбо, спасибо тебе, прошу тебя уйти, очень прошу, пожалуйста, уходи, ты мне не отец, ещё раз повторяю: ты мне не отец».

Каждый раз делая передышку, Гэла так мысленно спорил сам с собой. Если бы в конце концов он не увидел деревню, не увидел что-то большое, по новой дороге с громкими звуками движущееся в сторону деревни, то спор этот так бы никогда и не кончился.

Машина! Машина и вправду приехала.

Ему хотелось помчаться туда, вниз, но ноша была тяжёлая, невозможно было идти быстрее. Он прислонился мешком к выступавшему из земли камню и снова отдыхал. В это время люди в деревне уже услышали звук мотора, все стали стекаться к въезду в деревню; с высоты силуэты людей казались плоскими. Плоские фигурки быстро двигались навстречу автомобилю, бежали следом за ним. Машина остановилась на центральной площади Счастливой деревни, люди окружили её со всех сторон.

На всё это сверху смотрел тот Гэла, который был спокойным и рассудительным. Он устало глядел с горы вниз и думал, что они так радуются, так возбуждены, все так уверены, что вот приехала машина и с завтрашнего дня жизнь пойдёт совсем по-другому. А он, Гэла, хотя и прожил совсем немного лет, однако повидал и знает больше, чем многие взрослые. Он видел много машин, и даже ездил в машинах, хотя гораздо чаще он, беспомощный бродяга, оставался на обочине, а огромный железный зверь проносился мимо, оставляя и приятный и противный одновременно запах бензиновой гари да облака пыли.

Гэла видел, как перед машиной вдруг появились облачка голубого дыма, через какое-то время долетели частые резкие похожие на выстрелы хлопки. Гэла знал, что это звук разрывающихся петард. В мире ханьцев всякое радостное событие празднуют таким образом, взрывами увязанных в гирлянды петард. Теперь жители Счастливой деревни могут расширить свой кругозор.

Позади него в лесных зарослях взлетали испуганные птицы.

Гэла тихо сидел и не двигался, пока не закончился сельский праздник. Грузовик, раскачиваясь из стороны в сторону, снова уехал. Часть людей разошлась с площади, кто-то ещё оставался, но их становилось всё меньше. Только тогда Гэла стал спускаться дальше вниз по склону. В это время солнечные лучи уже не достигали подножия горы, тень понемногу ползла вверх к вершине; как положено, следом пошёл ветер, зашумел, погнал волны по верхушкам деревьев куда-то вдаль.

В этот момент оставшаяся позади скала уже не казалась такой большой и высокой, но кроваво-красный её цвет в лучах заката стал ещё гуще. Лишённая солнечного света деревня стала неясной, размытой, лишилась движения жизни; то тут, то там в тени по углам ещё оставались рваные грязные лохмотья нерастаявшего снега; на душе у Гэлы стало тоскливо и одиноко.

Когда Гэла входил в деревню, на неё уже опустились сумерки.

Вся деревня была пронизана запахом гари от разорвавшихся петард и сырым холодом, оставшимся от выпавшего снега. Взрослые все уже разошлись по домам, только стайка ребятишек, ещё возбуждённых, бесцельно кричали, носились, толкали и пинали друг друга. То и дело поджигали одну – две петарды. Когда Гэла был уже почти у своей двери, они бросили одну в его сторону, эта петарда шипела словно змея, плевалась голубым пламенем и быстро-быстро крутилась; Гэла едва успел отвернуться, как эта петарда с громким «бах!» разорвалась прямо перед ним.

В ушах у Гэлы зазвенело, он на какое-то время перестал слышать, а ребятишки, которые вполне могли бы дружить с ним, захохотали и в непонятном своём возбуждении убежали прочь.

Этим вечером Гэла вместе с матерью срезали мясо с оленьих ног и засолили. Кости варились в большом котле, кипящий бульон звучал как песня, запах его заполнил всю комнату до низкого потолка. После выпитых двух больших чашек сон был тёплым и спокойным. Среди ночи Гэла проснулся, ощутил в желудке приятное тепло и подумал, что завтра надо позвать Зайца и угостить его бульоном…

Он даже не подозревал, что Зайца ранило.

Петарды впервые появились в Счастливой деревне, и сразу же взорвавшейся петардой ранило Зайца. После того, как их канонадой приветствовали открытие движения, в оставшейся куче рваной бумаги было ещё немало неразорвавшихся петард, они достались детям в руки как игрушки. Одна была кем-то брошена, взорвалась и ранила Зайца.

Петарда упала с неба, попала Зайцу за шиворот, Заяц от испуга растерялся и стоял, не двинувшись, пока петарда не взорвалась прямо у него на шее, вырвав глубокую рану; его бледное лицо от взрыва покрылось копотью, а дым был белый; от так и стоял, не издав ни звука, качнулся несколько раз и медленно сел, попытался привстать и повалился на землю.

Как бы ни пересказывали потом картину происшествия, эта деталь всегда оставалась неизменной, то есть от начала