— Я бы хотел с вами встретиться, у меня к вам несколько вопросов.

Так ударяет молния в человека, бежит ток по телу приговорённого преступника, после чрезмерного напряжения лопается струна.

Заворочалось на глубине малодушное намерение бросить трубку. Но Зелёнкин отсеял его через ржавое головное сито — именно так он ощущал сейчас мозговую деятельность.

— У меня работа… — пробормотал он по-детски потерянно и механически раскрыл попавшуюся под руку тетрадь с рабочими записями, как будто пытаясь доказать самому себе правду произнесённого.

— Это ненадолго. Могу подъехать в течение часа.

При мысли о том, что незнакомец в форме с вопросами, тяжёлыми, как гири, ворвётся в его пыльные покои с облокотившимися друг на друга книжными колоннами, где даже матери с отцом было запрещено входить в его комнату, он попытался увильнуть:

— Я не могу… Я ухожу сейчас.

— Во сколько и где мы можем встретиться?

Вывернуться не получалось. И Зелёнкин сказал, что будет в библиотеке.  И сказал, что освободится в пятнадцать часов. У него не было выбора.  И от растерянности он назвал точное время окончания урока. Надо было сделать запас хотя бы в полчаса, чтобы не впутывать Юлю. Но он не сообразил. И теперь ему было страшно. Потому что, видимо, произошло то, чего он боялся.

Его тайну открыли.

Обычно она приходила позже него. Он поджидал её за столом в углу у окна, за их столом, разложив материалы для занятий, и наслаждался медленным дневным ходом, наполненным тихой безмятежностью: шелестом книжных страниц, мягким шарканьем библиотекарш, световыми иглами, воткнутыми в заоконную листву, рассредоточенным чтением, в которое вкрадывались тёплые мысли, мешающие читать про древние цивилизации.

Но сегодня он как на зло задержался, хотя собирался приехать раньше.  Он рассеянно вышел из дома. Город смотрел враждебно. Набежали толстые тучи, свесившие серые животы с неба, поднялся тяжёлый ветер, который от подъезда дотолкал Зелёнкина до остановки, будто конвоир арестанта. И некуда было спрятаться от этого ветра, бушующего в городе и в душе его. И нельзя было не сесть в перегруженный автобус, в который уже начали влетать, как парашютисты, через открытые окна мелкие водяные капли. И нельзя было не прийти на встречу. Зелёнкин заметил, что забыл пакет с учебниками. Пришлось вернуться, оплёванному небом, на целые две остановки. Второй автобус попал в пробку — часть дороги перекрыли из-за ремонтных работ.

Юля уже ждала.

Он успел привыкнуть к её новому летнему облику: свободным платьям, лёгкости украшений, а главное, спокойному запаху, сменившему сладкую восточную тяжеловесность. Сейчас рядом со столом он заметил неряшливо брошенные босоножки со стразами и высокими каблуками. Прокатился взглядом по плечам, объятым голубой материей, и съехал ниже, по бёдрам (она сидела, закинув ногу на ногу)  к тонким щиколоткам. Волосы её были перепутаны, мокрые от дождя, с тонких прядок соскальзывали капли. И вся она была мягкая смута, прозрачное волнение.

Юля спрыгнула с подоконника, откуда через окно под неодобрительными взглядами библиотекарш наблюдала за битвой дождя и листьев. И Зелёнкин растерялся ещё больше.

Он собирался всё отменить, прогнать её немедленно, чтобы она не встретилась с носителем голоса, имя которого провалилось в памяти, как бусина — в небольшую дыру, и каталось теперь где-то внутри, но никак нельзя было его извлечь наружу.

— Николай Иванович, салют! — звонко поздоровалась она.

Поскольку объяснения давались ему туго и он не обладал умением заворачивать суть разговора в хрусткие листы обходительности, он сразу оборвал:

— Тебе надо уйти. Сегодня урока не будет.

— Что-то случилось?

Рассказать о том, что, видимо, предстоит недоброе, он не мог, поэтому серебрясь чешуёй лжи, как запутавшийся в сетях карасик, ответил:

— У меня рабочая встреча. Давай перенесём. На завтра. Сейчас не могу.

Юля посмотрела на него отстранённо.

— Вы уходите?

Он замешкался. До трёх часов оставалось сорок минут. Если скажет «да», она может предложить пойти вместе.

— Нет… Я… Мне надо взять одну книгу, подготовиться.

— Аааа… — она пожала плечами. — Я тогда просто тут посижу, хорошо?  Я вам не буду мешать. Сама позанимаюсь, раз уж приехала. Дома всё равно делать нечего, — и работы нет сейчас, и ливень.

Не дожидаясь ответа, она перетащила свои тетради на соседний стол, подхватила босоножки с блестящими камешками и поставила их на край, носами ко входу, будто они несли дозор в её крепости. Открыла новую тему и стала переписывать лексику из словарика с заголовком: «В магазине».

Николай Иванович растерянно попросил на администраторской стойке  «Записки о Галльской войне», которые и так знал наизусть, — просто чтобы взять хоть что-то. Когда он вернулся, Юля посмотрела на него с укором и, подавшись вперёд, полушёпотом, будто передавала секретные сведения, указала на своих стражников:

— These are shoes[3].

Зелёнкин сел за стол. Посмотрел на часы. Оставалось десять минут.

Обернулся к Юле:

— Может быть, уйдёшь?

— Вы что, меня прогоняете?

— Да не прогоняю я, — сказал он и уткнулся в книгу.

За набожными галлами, жертвоприношениями друидов и звонкими войнами не разглядеть: спрятано на глубине под чёрной землей закопано от себя долой и от глаз чужих под ногами высокого племени крапивы поселившейся у холма и качающей тёмно-зелёное горе все возвратимо вылезет из норы хищным лисёнком напуганная осень развернётся пять раз вокруг годовой оси когда засыпало всё прелой листовой и по коричневеющему покрову бродил сладковатый запах разложения когда электрички стучали в такт прыгавшему от восторга сердцу и в одной их них спали грязные путешественники заняв сиденья и несли по вагонам носки раскраски и деревянные массажёры а в рюкзаке на семьдесят литров было драгоценное и запретное но никто не замечал не ведал потому что стремились по делам своим покупали питомцам противоблошиные капли отводили капризных детей в садик и старались сварить манку без комков но не получалось и зашпаклёвывали трещину в углу что раздалась из-за просадки дома но она не стягивалась а только ширилась и держались за руки влюблённые так будто никогда не отпустят будто клеем рыжего света сцеплены как вагоны но на ближайшей остановке кто-то тянул стоп-кран и разрывали руки и выходили на брошенную в лесах платформу оказываясь посреди плотного ужаса отдалённости ещё сидели молча уронив взгляды на мыски ботинок потому что всё уже обговорили за последние одиннадцать лет а не высказали только гулкое раздражение ведь постоянно терялись перчатки в доме и один больше работал а другой больше плакал и прочее что не хотелось