продукции десятков местных винокурен, когда дедушка убил отца и сына Шань, а бабушка после непродолжительного периода смятения гордо распрямила спину, продемонстрировала свои таланты и подняла семейное дело на новый уровень. Многие великие открытия совершаются случайно или становятся результатом чьей-то злой шутки, вот и наше гаоляновое вино приобрело уникальный вкус благодаря тому, что дедушка помочился в кувшин. Каким образом небольшая порция мочи вдруг смогла превратить целый кувшин обычного гаолянового вина в первоклассное вино с яркими отличительными особенностями? Это целая наука, я не осмелюсь нести отсебятину, а потому доверим исследовать этот вопрос ученым, изучающим процессы перегонки спирта. Впоследствии бабушка и дядя Лохань продолжили экспериментировать и, после бесконечных блужданий впотьмах и обобщения полученных знаний, создали простую, понятную и точную технологию купажирования, заменив свежую мочу на щелочи, оседавшие на стенках старого ночного горшка. Способ хранили в строжайшем секрете, о нем знали тогда лишь моя бабушка, дедушка и дядя Лохань. По слухам, замешивание происходило глубокой ночью в третью стражу[39], когда стихали человеческие шаги, бабушка во дворе воскуривала ароматическую свечу, сжигала три сотни бумажных денег[40], а затем наливала в чан с вином жидкость из тыквы-горлянки. Бабушка говорила, что специально делала все с помпой, окружая процесс мистикой, чтобы у тех, кто решил подсмотреть, волосы вставали дыбом и люди считали, что моя семья обращается за помощью к духам и в торговле нам помогает Небо. Вот так гаоляновое вино нашего производства затмило собой все остальные и практически единолично захватило рынок.

2

После того как бабушка вернулась в родительский дом, незаметно промелькнуло три дня. Пора было отправляться в дом мужа. Все эти три дня она не ела, не пила и ходила как пришибленная. Прабабушка наготовила вкусной еды и ласково уговаривала дочку поесть, но та не реагировала на уговоры, словно обратившись в деревянную статую. Хотя бабушка почти ничего не ела, цвет лица у нее оставался прекрасным: белоснежный лоб, румяные щеки, вот только вокруг глаз темные круги, от чего глаза напоминали полную луну в тумане. Прабабушка ворчала:

– Непослушная ты девчонка, не ешь, не пьешь, бессмертной, что ли, стала или в Будду превратилась? Ты меня в могилу сведешь!

Она смотрела на бабушку, которая сидела тихо, как Гуаньинь[41], – лишь две хрустальные слезинки брызнули из уголков глаз. Через полуприкрытые веки сквозило замешательство, бабушка смотрела на свою мать так, словно с высокой насыпи оценивала размеры черной старой рыбины, притаившейся в воде.

Только на второй день бабушкиного пребывания дома прадедушка наконец вернулся из царства пьяных грез и первым делом вспомнил, что Шань Тинсю пообещал подарить ему большого черного мула. В его ушах словно бы постоянно звучал ритмичный цокот копыт этого мула, мчавшегося на всех парах. Мул был черным, глаза его горели, как фонари, а копыта напоминали кубки для вина. Прабабушка взволнованно спросила:

– Старый ты хрыч, дочка ничего не ест, что делать?

Прадедушка прищурил пьяные глаза и буркнул:

– Какая муха ее укусила?! Чего она там себе удумала?

Прадедушка встал перед бабушкой и раздраженно сказал:

– Дочка, ты чего это? Супруги связаны нитью даже на расстоянии в десять тысяч ли. Между мужем и женой всякое бывает, и любовь, и вражда, но, как говорится, коли вышла за петуха, то дели с ним курятник, а коли выбрала пса, то живи в будке. Жена следует за мужем и должна ему подчиняться. Я не высокопоставленный чиновник, да и ты у нас не золотая ветвь с нефритовыми листьями[42], найти такого богача – счастье для тебя и для меня, твой свекор с первого же слова пообещал подарить мне большого черного мула, такой щедрый…

Бабушка сидела неподвижно, закрыв глаза. Ее мокрые ресницы были словно медом намазаны, толстые и слипшиеся, они цеплялись друг за дружку и топорщились, как ласточкины хвосты. Прадедушка, глядя на бабушкины ресницы, раздраженно рявкнул:

– Нечего тут моргать и притворяться слепой и немой, даже если помрешь, то станешь духом семейства Шань, а на нашем семейном кладбище тебе не найдется места!

Бабушка хмыкнула.

Прадедушка замахнулся веером и влепил ей затрещину.

Румянец разом схлынул со щек бабушки, лицо приобрело голубоватый оттенок, потом цвет постепенно вернулся, и лицо стало напоминать восходящее красное солнце.

Бабушка сверкнула глазами, стиснула зубы, холодно усмехнулась и с ненавистью глянула на отца:

– Только боюсь, в таком случае ты и волосинки мула не увидишь! – сказала она.

Бабушка наклонила голову, взяла палочки и стремительно смела еще дымившуюся еду с нескольких чашек, а потом подкинула одну из них в воздух, и та несколько раз перевернулась в полете, посверкивая блестящим фарфоровым боком, затем перелетела через балку, задев ее и смазав два пятна давнишней сажи, медленно упала, покатилась по полу и, сделав полукруг, улеглась на полу кверху дном. Вторую чашку бабушка швырнула в стену, и при падении она раскололась на две части. Прадедушка от удивления разинул рот, кончики его усов подрагивали, он долго не мог найти слов, а прабабушка воскликнула:

– Деточка, наконец-то ты поела!

Раскидав чашки, бабушка зарыдала, плач был таким громким и горьким, что не вмещался в комнату, перелился через край и выплеснулся аж в поле, чтобы слиться с шелестом гаоляна, уже опыленного к концу лета. Во время этого бесконечного пронзительного плача в ее голове промелькнуло множество мыслей, бабушка раз за разом вспоминала три дня, прошедшие с того момента, как она села в свадебный паланкин, и до тех пор, как на ослике вернулась в родительский дом. Все картины этих дней, все звуки и запахи вновь нахлынули на нее… Трубы и сона… короткие мелодии и громкие напевы… Музыканты играли так, что гаолян из зеленого стал красным. Ясное небо подернулось тучами, громыхнуло раз, потом второй, сверкнула молния, струи дождя были спутанными, как пряжа, и такими же спутанными были чувства… дождь шел то наискось, то снова вертикально…

Бабушка вспомнила разбойника в Жабьей яме и мужественный поступок молодого носильщика, который верховодил другими, как вожак собачьей стаи. На вид ему было не больше двадцати четырех, на суровом лице ни единой морщинки. Бабушка вспомнила, как это лицо нависало над ней совсем близко, а твердые, как раковина беззубки, губы впивались в ее рот. Кровь в сердце бабушки на мгновение застыла, а потом снова забила ключом, будто прорвала плотину, да так, что каждый, даже самый крошечный сосуд в теле затрепетал. Ноги свело судорогой, мышцы живота дрожали и никак не могли остановиться. В тот момент их мятеж одобрил своей бьющей через край энергией гаолян. Пыльца, что сыпалась с метелок, почти невидимая, заполнила все пространство между их телами.

Бабушка множество раз пыталась задержать в памяти картину их юной страсти, но не получалось, воспоминания мелькали и исчезали, зато снова и снова появлялось лицо прокаженного, напоминавшее морковь, сгнившую в подвале, и его крючковатые пальцы, похожие на куриную лапу, а еще старик с тоненькой косичкой и связка блестящих медных ключей, болтавшаяся у него на поясе. Бабушка спокойно сидела и, хотя находилась в десятках ли оттуда, словно бы ощущала на губах терпкий запах гаолянового вина и кисловатый запах барды. Она вспомнила двух мужчин, что взяли на себя роль служанок и напоминали цыплят, замаринованных в вине, – из каждой их поры сочился аромат вина… А тот носильщик срубил множество стеблей гаоляна своим мечом с закругленным лезвием, на срезах, имеющих форму подковы, проступал темно-зеленый сок – кровь гаоляна. Бабушка вспомнила, как он велел через три дня возвращаться и ни о чем не беспокоиться. Когда он произносил эти слова, черные узкие глаза блеснули светом, похожим на лезвие меча. Бабушка уже предчувствовала, что жизнь вот-вот переменится самым необычным образом.

В некотором смысле героями рождаются, а не становятся, героизм скрыт, словно подземные воды, и когда человек сталкивается с внешней причиной, он