А Юй Чжаньао тогда уже замыслил убийство. Он проводил взглядом бабушку, пока та выбиралась из зарослей гаоляна, и сквозь просветы между стеблями растений увидел, как она подозвала умного и сообразительного ослика и распинала пьяного в хлам прадеда. Юй Чжаньао услышал, как прадедушка заплетающимся языком пробормотал:

– Доча… долго ж ты ходила по-маленькому… твой свекор… хочет подарить мне большого черного мула…

Бабушка, не обращая внимания на его болтовню, оседлала ослика и повернула напудренное личико, обдуваемое весенним ветерком, в сторону гаолянового поля к югу от тропинки. Она знала, что в этот самый момент за ней пристально наблюдает молодой носильщик паланкина. Бабушка изо всех сил старалась освободиться от раздиравшего нутро возбуждения и смутно увидела перед собой новую и незнакомую широкую дорогу, усыпанную рубиновыми зернышками гаоляна, а в канавах вдоль дороги скопилось прозрачное, как воздух, гаоляновое вино. По обе стороны, как и раньше, колосился скромный, но мудрый красный гаолян, в итоге реальный гаолян и гаолян из видений бабушки слились воедино, и уже не понятно было, где действительность, а где иллюзия. Бабушка испытывала одновременно ощущение зыбкости и стабильности, четкости и расплывчатости и погружалась в него все глубже.

Юй Чжаньао, придерживаясь за гаолян, смотрел вслед бабушке, пока она не скрылась за поворотом. На него разом навалилась усталость, и он с трудом доплелся до места, которое только что стало священным алтарем, повалился на землю, словно упавшая стена, и захрапел. Юй Чжаньао проспал, пока красное солнце не начало садиться на западе, а открыв глаза, первым делом увидел листья и колоски гаоляна, словно бы покрытые слоем багровой краски. Он накинул соломенный дождевой плащ и вышел из гаоляна. Вдоль дороги как угорелый носился ветерок, шуршал гаолян. Юй Чжаньао ощутил прохладу и посильнее закутался в плащ, мимоходом задел живот и почувствовал нестерпимый голод. Он смутно припомнил, что когда три дня назад они заносили паланкин с той девушкой в деревню, то на околице он приметил три хибарки, где под стрехой развевался на ветру драный флаг харчевни. От голода Юй Чжаньао не мог уже ни сидеть, ни идти толком, поэтому он собрался с духом, вышел из гаолянового поля и широкими шагами направился в сторону харчевни. Он решил, что работает по найму на местную контору «Помощь в организации свадеб и похорон» меньше двух лет и в округе его никто не знает. Пойти, наесться досыта да напиться вдоволь, при случае выполнить задуманное, а потом пуститься наутек, спрятаться в гаоляне, как рыба в море, и уплыть прочь. Обдумывая все это, Юй Чжаньао двинулся на запад, навстречу солнечному свету, глядя, как над заходящим солнцем собираются багровые облака, словно распускаются пионы; края облаков окаймляло пугающе яркое, ослепительное золото. Пройдя немного, он повернул на север и направился прямиком в ту деревню, где жил номинальный муж моей бабушки Шань Бяньлан. В поле давно уже никого не было, в те годы все крестьяне, кто мог худо-бедно прокормиться, пораньше возвращались домой, не осмеливаясь шастать по вечерам – к ночи гаоляновые поля становились прибежищем разбойников. В тот день Юй Чжаньао повезло: он не встретил любителя легкой наживы и не напоролся на неприятности. В деревне над домами уже поднимался дым, на улице появился красивый парень. Он нес с колодца на коромысле два глиняных кувшина, с которых капала вода. Юй Чжаньао юркнул в хибарку, украшенную флагом с иероглифом «вино». Внутри оказалось только одно помещение, без перегородок, но его делил на две половины прилавок, сложенный из необожженных кирпичей, а за прилавком Юй увидел огромный кан, печь и большой котел. Внешнюю половину комнаты занимали два потрескавшихся хромоногих стола, рассчитанных на восемь человек, а вокруг них наспех расставили несколько узких деревянных лавок. На прилавке стоял зеленоватый селадоновый[54] кувшин для вина, с его горлышка свисал черпак. На верхней половине кана, глядя в потолок, лежал тучный старик. Юй Чжаньао узнал его с первого взгляда. Старик этот носил прозвище Корейская дубина[55] и занимался умерщвлением собак. Юй Чжаньао вспомнил, что однажды видел на ярмарке, как он за каких-то полминуты лишил жизни собаку; после этого случая у сотни собак на ярмарке при виде старика шерсть вставала дыбом, они рычали без остановки, но ни в какую не отваживались подойти.

– Эй, хозяин, подай мне цзинь вина! – Юй Чжаньао плюхнулся на лавку.

Тучный старик даже головы не повернул, лишь завращал серыми глазами.

– Хозяин! – крикнул Юй Чжаньао.

Толстяк откинул собачью шкуру и слез с кана. Накрывался он черной шкурой, а подстелил белую. Юй Чжаньао приметил, что на стене прибиты еще три собачьи шкуры: зеленая, синяя и пятнистая.

Старик нащупал в углублении в прилавке большую темно-красную пиалу и черпаком плеснул туда вина.

– А что на закуску? – спросил Юй Чжаньао.

– Собачья голова! – огрызнулся старик.

– А я хочу собачьего мяса!

– Есть только собачья голова!

– Голова так голова! – согласился Юй Чжаньао.

Старик открыл крышку котла, и Юй Чжаньао увидел, что там варится целая тушка.

– Я хочу мяса! – крикнул он.

Старик пропустил его слова мимо ушей, нашел кухонный нож и с треском начал рубить шею так, что брызги полетели во все стороны. Отрезав голову, он подцепил ее на железный вертел и протянул Юй Чжаньао, а тот разозлился и заорал:

– Я хочу мяса!

Старик швырнул голову на прилавок и сердито буркнул:

– Хочешь – ешь, не хочешь – катись!

– Ты еще ругаться?!

– Сиди спокойно, мальчишка! – воскликнул старик. – Мясо для Пестрошея. Составишь ему компанию?

Пестрошей был известным на весь дунбэйский Гаоми главарем разбойников. Услыхав его имя, Юй Чжаньао перепугался. Ходили слухи, что Пестрошей – отменный стрелок и у него есть еще одно прозвище – Три поклона Феникса. Сведущие люди по одному звуку выстрела понимали, что пришел Пестрошей. Юй Чжаньао в душе был не согласен, но пришлось молча снести обиду. Он взял в одну руку пиалу с вином, в другую – собачью голову, и, сделав глоток вина, посмотрел на все еще свирепые, даже в вареном виде, собачьи глаза, сердито разинул рот, прицелился в собачий нос и откусил. Голова оказалась на удивление вкусной. Юй Чжаньао был действительно голоден, а потому ему было не до тонкостей, он проглотил собачий глаз, высосал мозг, разжевал язык, обгрыз щеки и выпил до дна пиалу вина, затем посмотрел на тонкие собачьи косточки, встал и громко рыгнул.

– Один серебряный юань, – сообщил тучный старик.

– У меня только семь медяков. – Юй Чжаньао вынул монеты и кинул их на стол.

– Один серебряный юань, – повторил толстяк.

– У меня только семь медяков!

– Недоносок, ты что, пришел сюда задарма пожрать?

– У меня только семь медяков!

Юй Чжаньао поднялся и хотел уходить, но толстяк выбежал из-за прилавка и вцепился в него. Тут в харчевню ввалился высокий здоровый парень.

– Корейская дубина, чего свет не зажжешь? – спросил он.

– Да пришел тут один задарма пожрать!

– Отрежь ему язык! И свет зажги! – мрачно велел здоровяк.

Толстяк отпустил Юй Чжаньао, пошел за прилавок, высек огонь и зажег светильник на соевом масле. Яркое пламя осветило темно-синее лицо незнакомца. Юй Чжаньао увидел, что тот с головы до пят одет в черный атлас: куртка с целым рядом пуговиц, пришитых вплотную друг к дружке, широкие шаровары, подвязанные внизу узкими черными лентами, а на ногах – черные матерчатые туфли. На длинной и толстой шее белело пятно размером с ладонь. Юй Чжаньао догадался, что перед ним Пестрошей.

Пестрошей смерил взглядом Юй Чжаньао, потом внезапно вытянул три пальца левой руки и коснулся лба. Юй Чжаньао удивленно наблюдал за происходящим.

Пестрошей разочарованно покачал головой:

– Не из наших?

– Я носильщик паланкина.

Пестрошей презрительно хмыкнул:

– Зарабатываешь тем, что тягаешь паланкин. А не хочешь вместе со мной кулачи есть?

– Нет.

– Катись отсюда! Раз ты молодой такой, оставлю тебе язык, чтоб с бабами удобней было целоваться. Иди и поменьше болтай.

Пятясь, Юй Чжаньао вышел из харчевни. Он не мог понять, что испытывает – гнев