— Вот, барин, отведай. Слушать вас больше не могу!

Глава 9

Скучающий камер-юнкер и веселый куратор

Сразу после завтрака я отбыл в усадьбу сиятельного князя Бахметьева, оседлав вороного. Гаврила, узнав о том, что гнедую Стрелку я загнал насмерть, сильно опечалился. Стрелку он любил. Да и с возрастом стал очень сентиментальным, порой даже до слез. Но сейчас слезу пускать не стал, а только вздохнул глубоко и спросил с печалью в голосе:

— Сильно мучилась-то?

Я помотал головой.

— Не особо. Порешил я ее сразу. Батюшкиным палашом и порешил. Считай, и не страдала даже.

— И то хорошо, — снова вздохнул слуга, потрепав вороному морду. — А за барышню свою не беспокойся, я за ней присмотрю. Я там еще нарядов разных отыскал. От сестер твоих остались. Пусть примеряет, чего уж теперь… Вот только позволь спросить, Алешка: она у нас теперь завсегда жить будет?

Я покачал головой, удержав рвущегося вперед вороного, которому когда-то сам же дал имя Грач.

— Нет, Гаврила, она у нас лишь на время. А вот на какое — этого сказать не могу, потому как и сам пока не знаю. Ты же заметил, что с головой у нее не все в порядке… Не помнит она почти ничего про себя. Говорит, что из рода Романовых она, но уж больно я в этом сомневаюсь. Я осторожно поспрошаю у местных Романовых, не теряли чай они барышню свою. А пока пущай у нас живет. Глядишь, и память к ней вернется!

— А не попортим мы так всю репутацию девке-то? — усомнился Гаврила. — Не начнут люди шептать слухи срамные?

— Так что ж ты предлагаешь — на улицу ее выгнать? Вот тогда ей точно конец придет! А я грех такой на душу не возьму. Пусть лучше судачат дрянь всякую. Подобные слухи могу и шпагой утихомирить.

— Ну, как знаешь, барин! Но ежели кто начнет спрашивать, я говорить буду, что родня ваша из Новгороду на лето прибыла. А Романовы новгородские вам и впрямь родня дальняя по женской линии. Так что если и соврем, то не сильно…

Пока мы с Гаврилой таким образом беседовали, я обратил внимание, что Катерина наблюдает за нами через окно своей комнаты. То есть, разумеется, комната была Олюшкина, но можно считать, что на какое-то время ее взяла у меня на постой эта барышня.

Жаль, конечно, что с головой у нее совсем плохо. Пишет какие-то каракули безграмотные, да и пером совершенно владеть не приучена. Будто первый раз в жизни в руке держит.

Однако красотой она при этом не обижена. Я даже вздохнул тягостно, вспомнив, как она сладко потягивалась, освещенная косыми солнечными лучами, падающими на ее грудь через окно. Снова глянул наверх, и мы с Катериной встретились взглядами. Она помахала мне рукой. Я в ответ кивнул и направил Грача к воротам, которые Гаврила уже кинулся открывать.

Тут, наверное, следует упомянуть, что верхом по Петербургу я передвигаюсь не часто. Предпочитаю экипаж, как и положено знатному господину с достатком. На военной службе я не состою, годовой доход получаю изрядный (спасибо батюшке, который сохранил и преумножил семейное достояние), да и жалование от государя-императора получаю достойное. Но сегодня запрягать экипаж я приказа не давал. Возит меня обычно Гаврила, а ему пока лучше оставаться дома. Мало ли что Катерине в голову взбредет. Уж лучше ее держать под присмотром. Так ей безопаснее будет, да и мне спокойнее…

При дворе я уже несколько лет числюсь в чине камер-юнкера. Еще при покойном императоре Алексее Петровиче я был зачислен в штат, и даже какое-то время исправно исполнял свои обязанности. Но нынешний император Михаил Алексеевич камер-юнкерство не жаловал. Поговаривали, что по восшествии на престол он вообще хотел устранить этот чин при дворе, но светлейший его отговорил.

Теперь-то я понимаю отчего государь Михаил Алексеевич сторонился камер-юнкеров. Дело в том, что в наши обязанности входит постоянное присутствие при особе государя, даже в покоях, и выполнение его мелких поручений, которые не требуют особых знаний и полномочий. Такие своего рода пажи, только уже вышедшие из возраста отроков.

Так вот, государь отчего-то был уверен, что батюшка его, император Алексей Петрович, умер не своей смертью, а был околдован и заморен каким-то особым заклятьем, какое способен наложить только очень сильный маг. И провел этого мага в императорские покои именно камер-юнкер. Имени его я не знаю, а из рода он был Арнаутовых.

С той поры этого камер-юнкера никто не видел, и не знали даже, что с ним случилось. Сгинул и сгинул. Вопросы лишние задавать при дворе Михаила Алексеевича как-то не принято. А то недолго отправиться следом за Арнаутовым.

Потому и сторонился теперь нынешний император камер-юнкеров. Впрочем, жалование при этом продолжало выплачиваться, а это ни много ни мало — тысяча рублей в год. Жить можно, даже если нет больше ничего за душой.

Первое время я продолжал исправно посещать положенные дежурства при дворе, но поскольку к императору допущен не был, то приходилось мне болтаться впустую по дворцу, судачить о том о сем с другими придворными и предаваться безделью.

Так продолжалось около полугода. А потом заприметил меня граф Петр Андреевич Амосов и предложил протекцию в память о старой дружбе с отцом моим, Федором Сумароковым, бравым кирасиром, сложившим свою буйную голову в далекой приграничной битве.

— Я смотрю, ты паренек сметливый, — сказал Амосов, отечески похлопывая меня по щеке. — Да и голова у тебя в нужном направлении работает… У нас тут, Алешка, новая для Петербурга служба организовалась. Сыскной приказ, который заниматься будет розыском воров, душегубов и прочих разбойных людей, которые преступления всяческие затевают. Командовать приказом назначен мой старый товарищ, Шепелев. Он-то и подыскивает себе сейчас смышленого помощника из дворян достойных. Просил меня поспособствовать… Ну что, Алешка, пойдешь генерал-полицмейстеру в помощники?

Генерал-полицмейстер! Звучало это настолько торжественно, что я не раздумывал ни единого мгновения.

— Пойду, отчего же не пойти? Надоело мне при дворе палкой груши околачивать!

На самом деле, я сказал не «палкой», а гораздо грубее, и Петр Андреевич какое-то время хохотал, продолжая одобрительно хлопать меня по щеке.

— Молодца, Алешка, молодца! — приговаривал Амосов. — Весь в батюшку! Тот тоже бывало как загнет, так огурцы в кадках прокисают!

— А может хватит уже меня по щеке хлопать, Петр Андреевич? —