мне своим маленьким кулачком в ребра. Я сразу ее ущипнул.

Она пискнула и одернулась, растирая руку.

— Сойдет? — спросил я.

— Никакого толку с тебя, Сумароков, — недовольно отозвалась Катерина. — Знаешь, я думала, что сейчас сплю, и все это мне на самом деле просто снится. Но теперь полагаю, что может и не снится вовсе. По крайней мере, твой жалкий щипок меня разбудить не смог…

Я немного подумал, кусая губы, а потом проговорил с осторожностью:

— Мне матушка в детстве одну сказку перед сном сказывала. Там была спящая царевна, которую никто не мог разбудить. А потом пришел царевич, поцеловал ее, и тогда она проснулась…

Катерина отчего-то хрюкнула — во всяком случае звук у нее получился очень похожий.

— Ты это сейчас к чему, Сумароков? — спросила она с кривой улыбкой, которая сделала ее только милее. — Поцеловать меня хочешь, что ли?

— Если это поможет вам проснуться, то отчего же не поцеловать? Чай не жаба какая-нибудь.

Катерина вздохнула.

— Теперь я понимаю, почему у тебя до сих пор жены нет, — сказала она. — Ладно, целуй. Вдруг и правда поможет…

От неожиданности такой я слегка опешил. И потому спросил отупело:

— А как?

— Что — как? — не поняла Катерина.

— Как целовать-то?

— Ты что — девушек никогда не целовал что ли?

Я несколько смутился.

— Отчего же не целовал — целовал, конечно.

— В губы хоть целовал-то?

— И в губы тоже… Только как-то не по душе мне с вами беседы такие вести, сударыня! Ведь вы не Ванька Ботов, и не Мишка Гогенфельзен, чтобы такие разговоры разговаривать…

Понятно дело, с дружками мы были не прочь языком почесать про девиц и похождения любовные. Особенно с Гришкой Потемкиным, который вообще имел репутацию порядочного волокиты. Мы с Ванюшей Ботовым в этом деле ему и в подметки не годились. А, впрочем, такого стремления у нас и не водилось…

Тут Катерина вдруг глубоко вздохнула, протянула к моему лицу свою белую ручку и пальчиками взяла за подбородок. Но совсем не так, как давеча это сделал магистр Амосов, а очень нежно, а потом подвинулась ближе и сама поцеловала меня. Губы ее были мягкие и влажные. Вкусные такие губы.

Оторвавшись от меня, она облизнулась и покачала головой.

— Нет, не просыпаюсь, — заметила она. — Должно быть и впрямь все это на самом деле…

Я не особо понимал, что там за мысли бродят в ее голове, и тоже облизнул губы, все еще чувствуя на них ее вкус. В этой ситуации нужно было что-то сказать, и я начал без особой уверенности:

— Э-э… Должен вас уверить, сударыня, что я ни в коем разе не имею намерений как-то воспользоваться…

— Сумароков! — резко оборвала меня Катерина.

— Что?

— Не начинай.

— Но так ведь…

— Заткнись!

— Хорошо, хорошо…

Мы оба замолчали, и дальше ехали молча, раскачиваясь из стороны в сторону. Катерина снова придремала, пристроила голову мне на плечо. Волосы ее пахли чем-то незнакомым и приятным, и лишь немного отдавали дорожной пылью. Иногда на особо крупных кочках девица подпрыгивала на скамье, и голова ее билась мне о плечо, но она не просыпалась, а только что-то невнятно бормотала, не открывая глаз, и устраивалась поудобнее.

Пару раз мне пришлось давать указания извозчику, но дело свое он знал, и некоторое время спустя мы подъехали к моему дому в два высоких этажа. Экипаж остановился у ограды. Катерина и не думала просыпаться, пришлось потрепать ее по плечу:

— Сударыня… Катерина, просыпайтесь! Сударыня, будь вы неладны!

Пришлось изрядно ее встряхнуть, и она, вздрогнув, открыла глаза. Растерянно осмотрелась. Выглядела она при этом столь беззащитно, что у меня даже в груди защемило.

— Приехали, сударыня. Нужно идти.

Я помог ей сойти с повозки, открыл перед ней скрипучую калитку, и мы пошли по мощеной камнем дорожке, ведущей промеж кустов смородины к дому. В ночи было отчетливо слышно, как громыхают по дороге колеса отъезжающего экипажа.

— Это твой дом? — немного удивленно спросила Катерина, остановившись перед крыльцом, к которому вела белая сложенная полукругом лестница.

— Мой. Когда отец был жив, мы жили здесь все вместе: я, родители мои, сестры…

— У тебя и сестры есть?

— Три! — я показал ей три пальца.

— Ого!

— Вот вам и «ого»… Но как отца не стало, так матушка с сестрами отправились в имение под Новгородом, там и живут пока.

— А как же ты?

— А у меня служба государева! В сыскном приказе помощником генерал-полицмейстера Шепелева состою, всякого рода следственными делами по Петербургской губернии ведаю. Сыщик иначе говоря.

— Ого! — снова сказала Катерина. — Да ты большой человек, Сумароков, как я посмотрю!

— Да уж не маленький… — ответствовал я, довольный тем, что смог произвести на нее впечатление.

Пока мы поднимались по ступеням, двери распахнулись, и на крыльцо выбежал Гаврила, держа над головой фонарь.

— Барин, ты ли это⁈ А я и не ждал тебя сегодня, думал ты не раньше завтрева вернешься… А это еще кто с тобой? Неужто Лизавета Федоровна надумала в гости приехать?

Лизавета — это моя сестра, старшая из всех, окромя меня, разумеется. Есть еще Олюшка, средняя, и Санечка — самая младшая, моя любимица. Хотя, она у всех любимица…

Гаврила даже в лице расплываться начал от радости, но я быстро привел его в чувство:

— Нет, Гаврила, не Лизка это. Катерина Романова, моя недавняя знакомица. Она останется ночевать у нас, так что подготовь для нее комнату.

Гаврила тут же стер улыбку и подсветил Катерине прямо в лицо.

— Не припомню что-то… — ворчливо проговорил он. — Это каких Романовых? Новгородских?

— Местных, Гаврила, питерских, — без тени смущения ответила Катерина за меня. — И вот еще что… Собери-ка ты нам, Гаврила, что-нибудь покушать, а то мы с барином твоим так проголодались — сил наших нет! Утиную грудку с брусничным соусом сделаешь?

Гаврила, как мне показалось, немного опешил от такого напора совершенно незнакомой ему барышни.

— Яишенки нажарить могу, — ответил он, почесывая рыжую шевелюру. — С салом поросячьим.

Катерина посмотрела на меня вопросительно. Мне оставалось только развести руками. Ну где я ей посреди ночи утку под брусничным соусом найду?

— Годится, — махнула рукой Катерина. — А долго мы еще на крыльце