Боярин Мирята, удовлетворенно потирая руки, из ларчика достал два больших платка тяжелого узорчатого шелка и набросил на плечи девушкам — платки свекрови, кариярской княгини, отданные ею, чтобы покрыть плечи будущих невесток в знак того, что принимает она их в дочери, и еще ее благословение и защита в долгой дороге, когда девушки, увезенные из родного дома, останутся без покровительства родных чуров. А чуры нового, кариярского дома их пока не знают и беречь не станут. Одно слово, невестки они пока ничьи, невесть кто. Непростое для девушек время, опасное. Оттого перед отъездом обряды волхвы станут творить чуть не целый День, заговоры петь, заклиная для них легкую дорогу. И лица им закроют, потому что для тех, кто смотрит на этот мир из мира другого, нет их больше в отцовском доме. Но сначала с чурами они попрощаются, с огнем в родном очаге. И песни тоскливые тут станут петь с утра до вечера, такие песни, что только завыть и хочется! Не любила Велька этих провожальных песен, что на краду с такими кладут, что замуж отдают, различий и нет почти. Большой пир-проводы устроит отец, быков самых тучных заколют в святилище — жертва ради легкой для них, невест, дороги. Что ж, волхвам не впервой, они это дело знают.

А у нее-то родной очаг — не тут, а в Сини-веси. Значит, и попрощаться не придется.

Велька провела ладонью по краю свекровиного платка и заметила, что край был обрезан и не подрублен и даже не обтрепан ничуть. И сам платок на ее плечах не сложен был вдвое, то есть полотнище не четырехугольным было, а о трех углах. Все понятно, недавно разрезали его, от угла до угла, из одного сделав два. Один свой платок вручила сватам княгиня-свекровь, за одной невестой сваты ехали, о второй и не помышляли. Если бы помышляли, дала бы им княгиня хоть два платка, хоть три, не пожалела бы, вряд ли у нее платков недостает!

Не ждут, значит, Вельку в Карияре. Удивятся, наверное.

Так зачем?..

Отъезд назначили через седмицу. Кариярцы, дай им волю, уехали бы скорее и налегке, но тут опять княгиня воспротивилась.

— Как княжеские дочери одни поедут, что за позорище будет, боярин? — заявила она. — Подумают люди — холопок везешь! Нет уж, давай делать как следует. И приданое, и подарки возьмете, и боярынь надежных я отряжу, дочек провожать. Наших сыновей нет нынче в Верилоге, кому-то из них бы сестер поручить. Ну да мы найдем подходящего человека.

Боярин Мирята такому раскладу что-то не радовался.

— Все так, княгинюшка, все так, — терпеливо твердил он, — однако же, ей-ей, лучше будет, если ты меня послушаешь. Налегке быстрее доедем, проще. Неведомую тропу я знаю, которой только оборотни ходят, они умеют долгую дорогу короткой делать. Так и пройдем, быстро и гладко. Ден в десять управимся. Со мной два десятка людей всего, княгиня, так нам больше и не надо! А если ты пошлешь и кметей, и боярынь, и кибитки, и возы с приданым — это только кружной дорогой ехать. Хоть мы с Лесованью замирились, а шалят ихние люди, заходят. Да и наши разбойничают, бывает. Князь наш каждый год дружину по лесам отправляет лихих людишек гонять. А они — что грибы…

— Это какой-такой тропой ты идти хочешь, боярин? — всполошилась княгиня. — Не надо мне ворожбы, тем паче нелюдской! Боярин, не обессудь, я дочек-невест таким путем не отпущу, хоть что делай, хоть как говори! Торной[24] дорогой поедете, а если людей мало, то хоть сотню кметей тебе дадим!

Боярин Мирята только вздыхал, бубнил:

— И невест наших к чему томить долгой дорогой, княгинюшка? Ждут ведь их, мои князь с княгиней, ждут не дождутся! А кружным путем приданое бы и отправить, и всех боярынь твоих в повозках. Княжны, я слыхал, обе верхом ездят ловко, так девку с ними в услужение взять бы, и довольно. Уж как мы берегли бы их, княгинюшка!

— Да ты в своем ли уме, боярин? — сердилась Дарица Стояновна. — Отпустить трех девок, двух княжон да служку, с твоими княжичами и кметями по лесам шататься? Как будто увозом[25] их взять хотите! Да не соглашусь я на такое, пока жива. И народ не поймет!

Пришлось кариярцам уступить. И то правда, ведь княжьих дочек из отцовского дома забирают, все должно быть по чину, и прибыть они должны достойно, со свитой, с приданым, с подарками. Дружину в сто кметей отец дал. А главным поставил боярина строгого Ждана Горыныча, второго воеводу своего, ему поручил дочерей и обоз в Карияр доставить.

В хоромах только и было разговоров, что об отъезде. А уж беготни, суеты! Впору мышам позавидовать, они в подполе спрятались, и как нету их.

И Велька пряталась, правда, не в подполе, а в своей горнице. Подолгу сидела у приоткрытого окошка и смотрела, виден был заросший травой угол двора, кусты крыжовника, качели. К делам душа не лежала, ни собираться, ни хотя бы шитье или прялку в руки взять. Ни ее дел, ни вещей в этом доме не было. Нет, имелась, конечно, у нее тут своя горница, укладки[26] по углам, полные доверху, одежек ворох, с украшениями шкатулочка. Да только с этим и нянька с горничными разберутся, есть кому присмотреть. Домой, в Синь-весь бы съездить, ненадолго, попрощаться со всем, печи своей поклониться, в которой столько лет огонь разжигала, чурам, что дом старый берегли-заботились. Хоть не кровная им Велька внучка, там из родных ей только мать и бабка, а остальные родные чуры по материнскому роду где-то далече жили и умерли.

Просилась в Синь на денек, отец не пустил. Послал людей туда за Велькиной лошадью, за вещами, что она перечислила. Нехотя перечисляла, и представить было трудно, как чужие руки начнут шарить по бабкиной укладке, по полкам, перебирать то, на что прежде чужим и глядеть не дозволялось: бабкины резы в кожаном мешочке, липовые дощечки, резами исчерканные, платок материн из тяжелого чермного[27] шелка, по краю золотой нитью шитый, ее крытая черным шелком соболья шуба — нравилась она очень Вельке, ларчик со снадобьями, настойки в бутылях и горшочках — большую часть их она тут оставит, Веруне, та довольна будет.

Отец ее раз к себе позвал, да не куда-нибудь, а вниз, в оружейную. Это, значит, чтобы точно с глазу на глаз поговорить.

Он, отец, невеселый был, уставший. Смотрел на нее исподлобья. Похлопал рукой по лавке:

— Присядь-ка, дочка. Поговорим. Вишь, как оно вышло.

Велька присела. Неловко улыбнулась:

— Ничего, батюшка. Что надо, то пусть и будет.

— Ишь ты, «что надо», — передразнил князь, усмехаясь, и погладил ее по голове, на которой больше не было ни повязки, ни ленты. — Хотел я с тобой обождать еще хоть малость. Про Чаяну с самого начала знал, что решено все, а с тобой надеялся иначе повернуть. Да и бабка твоя запретила тебя далеко увозить. Жениха присмотрел, всем хорош, и ты ему очень уж хороша. Ему такая и нужна, с волхвовской кровью, и сама чтобы в этом понимала. В Елань поехала бы?