– Не хватало, чтобы обморок настиг вас в патрульной машине, – бубнит Эйхерн. – Поезжайте домой. Отдохните.

«Обморок». Да еще и «настиг». Эйхерну явно в удовольствие говорить мне такое. Не пойму, усмехнулся он или это только кажется. Воображаю, с каким смаком он поведает о моем эпизоде на планерке.

Наконец собираюсь с силами и встаю. Но прежде чем выйти, решаюсь на вопрос.

– Говорят, в Кенсингтоне нашли четвертое тело…

Эйхерн вскидывает взгляд.

– Всего одно? И на том спасибо.

– Смерть наступила не от передозировки, сержант Эйхерн. Женщину задушили. Как и первых трех.

Он молчит.

– Об этом уже в газетах пишут, – добавляю я.

Эйхерн чуть кивает.

– У вас есть ее данные, сержант Эйхерн?

Следует тяжкий вздох.

– А вам-то зачем, Мики?

– Просто я подумала – может, я ее знаю… В смысле, может, я ее задерживала, сюда привозила…

Эйхерн берет смартфон, возит пальцем по экрану. Читает вслух:

– Кристина Уокер, если верить документам. Афроамериканка, возраст – двадцать лет, рост пять футов четыре дюйма, вес сто пятьдесят фунтов.

Не моя сестра.

Чья-то еще.

– Спасибо, сержант Эйхерн.

Смотрю в окно. Отмечаю, что дубовая листва уже сорвана ветрами. Вспоминаю пассаж из школьного учебника: почти всю территорию Пенсильвании покрывают аппалачские дубовые леса. В свое время пассаж вызвал недоумение: слово «аппалачский» я ассоциировала исключительно с югом, а слово «Пенсильвания» – строго с севером.

– Мики, – Эйхерн выводит меня из затянувшегося транса. – Вы точно в последнее время не общались с Труменом?

Перевариваю вопрос. И ответ. Выдавливаю:

– Точно. А что такое?

– Да просто вы его в раздевалке звали.

* * *

Трумен Дейвс.

На стоянке достаю телефон, нахожу в списке номер Трумена. Смотрю на экранчик. Проговариваю про себя: «Трумен. Трумен». Сколько раз за прошедшие десять лет я произносила это имя вслух?

Трумен Дейвс. Мой главный наставник. А в последние годы – и единственный друг. Трумен, в паре с которым я проработала почти десять лет. Трумен, научивший меня всему, что я знаю о патрульной службе. В частности, что на уважительное отношение все и всегда отвечают уважительным отношением. Трумен, мрачневший, если хаяли его район; скорый на утешение или шутку – смотря по необходимости, каковая могла возникнуть для него даже при аресте. Трумен, по которому я тоскую каждый день. Чей совет нужен мне сию минуту.

Трумен, которого я избегала.

У меня это с детства. Знаю: так нельзя. Но – шарахаюсь от всего, что не в силах принять, отворачиваюсь от всего, чего могу устыдиться. Опрометью бегу прочь, лишь бы не остаться один на один с неопровержимым фактом. В этом смысле я – трусиха.

В старших классах у меня была любимая учительница. Историю преподавала. Звали ее мисс Пауэлл. Средних лет, мне она казалась пожилой. Другие ученики ее не жаловали. Она не стремилась к дешевой популярности, которую легко завоевывали отдельные преподаватели – по большей части молодые белые мужчины. Эти играли с учениками в бейсбол и баскетбол, хохмили, норовили «стать на одну доску». Мисс Пауэлл была не такая. Афроамериканка лет тридцати пяти, она одна растила двоих детей. В вечных джинсах, в очках, всегда серьезная, привлекала к себе только тех учеников, что были настроены на учебу. К таким она относилась как к взрослым, как к равным, и в эту малочисленную группку вкладывала все силы. Дала нам свой телефон и домашний адрес, сказала: «Если что – не стесняйтесь, звоните. Выручу». Предложением я воспользовалась лишь однажды – но мне приятно было сознавать, что за пределами школы до меня есть дело по крайней мере одному взрослому человеку. Что на этого человека можно переложить ответственность.

Мисс Пауэлл вела у нас расширенный курс истории США с упором на историю Пенсильвании. На деле же давала куда больше знаний – главное, было их не проворонить. От мисс Пауэлл я получила представление об основах философии и правилах диспута, о геологии и дендрологии (особенно – о дубе, ее любимом дереве. Теперь это и мое любимое дерево, и Томаса тоже). Как бы между строк мисс Пауэлл упоминала о дисбалансе власти в США, каковой привел к узаконенной предвзятости. Правда, эту тему она затронула лишь краем – ведь классную «галерку» занимали дети польских, ирландских и итальянских эмигрантов. Они могли заикнуться родителям, а уж те изрядно осложнили бы жизнь самой мисс Пауэлл.

Мое восхищение ею и ее методами преподавания было столь глубоко, что я серьезно думала об истфаке. До сих пор иногда прокручиваю в голове этот сценарий – как бы у меня сложилось, стань я учителем истории. Томас уже задает вопросы: почему в мире всё так, а не иначе; тогда я либо вспоминаю наставления мисс Пауэлл, либо ищу ответы в книгах, а подаю их в стиле своей бывшей учительницы. Во всяком случае, стараюсь.

Зачем это лирическое отступление? А вот зачем. Несколько лет назад я столкнулась с мисс Пауэлл в супермаркете – и на меня нашел ступор. Казалось бы – такая встреча; следовало обрадоваться, может, даже обняться. Ан нет. Я, в своей полицейской форме, словно окаменела. Мы не виделись с моих попыток подать документы в педагогический колледж. Там, в супермаркете, постаревшая, седеющая мисс Пауэлл толкала переполненную тележку, увенчанную пачкой хлопьев. Она замерла. Даже рот приоткрыла. Смерила меня взглядом. (Живо вспомнилась особая лекция о забастовках в Лос-Анджелесе – с какой гримасой говорила мисс Пауэлл о причинах и следствиях!) А теперь я, одна из преданнейших учениц, – и вдруг сотрудница полиции! Взгляд мисс Пауэлл скользнул к нашивке с моим именем. Ну да, все правильно: «М. Фитцпатрик».

– Микаэла, это ты? – пролепетала она.

Время замедлилось, растянулось, провисло. Я ответила не сразу.

– Нет, – сказала я.

Как последняя трусиха. Как предательница. Не пожелала объяснить, что да почему.

Никогда прежде я не стыдилась своей профессии. А в тот раз мне было стыдно. В причинах рыться не берусь.

Мисс Пауэлл выждала минуту, словно решая, что делать дальше. Сказала: «Извините, обозналась». Ясно: не поверила мне.

* * *

Теперь, на парковке, прокрутив давнее проявление трусости, собираюсь с духом, снова беру в руки телефон и жму на вызов.

Трумен отвечает после пятого гудка.

– Дейвс на связи.

– Это я.

– Мик? – уточняет Трумен, выдержав паузу.

– Ну да.

Внезапно к горлу подкатывает ком. Только этого не хватало. Я не плакала уже несколько лет и никогда не теряла контроль над собой при Трумене. Открываю рот, но вместо слов выдаю отвратительный булькающий звук. Принимаюсь кашлять. Беру себя в руки.