Именно тогда я уже понимала, что Рома стал заразой, которую не вытравишь просто так. Тут даже облучение его безразличием не помогло.

Ничего не меняется.

Мы выходим из лифта, и нас уже встречает высокая темноволосая женщина с серьгами-кольцами и густым макияжем на лице. А вот наряд у нее шикарный: платье бордового цвета, слегка приспущенное в плечах, жемчужное колье, и я… бедная замухрышка. На мне купленная когда-то Ромой блузка под цвет глаз и черная юбка-стрейч почти до пола.

— О! Это сам Афанасьев Олег, — провозгласила она громко, привлекая внимание гостей за ее спиной, — и его личное вдохновение! — Можно не так пафосно? — Добро пожаловать!

Ее улыбка растянулась неестественно широко, а затем она обернулась к людям, среди которых она казалась неестественно яркой, громкой, пафосной.

Но и это все отошло на второй или даже десятый план, когда я расслышала ее фразу и поняла, на кого она смотрит. Это разверзло подо мной землю и вызвало желание прыгнуть туда, потому что преисподняя была теперь и здесь.

— Рома, милый! Подойди познакомься.

Есть моменты, когда время замирает. Дыхание останавливается, и чувствуешь, что впал в летаргический сон. Умер на мгновение. На такое долгое-долгое мгновение.

Лица, праздничные наряды, звон бокалов. Смех. Все замерло, когда вошла в квартиру вместе с Афанасьевым она.

А после голоса Антонины я слышу треск стекла и не понимаю, откуда он. И не хочу понимать. Потому что не могу оторвать глаз от вмиг раскрасневшегося лица, больших глаз, шелковистых волос и чужой руки, что так по-хозяйски сжимает ее талию.

Какого хуя ты здесь делаешь, Аня?

Спросить легко, ответить некому.

В ушах какой-то шум. Кровь толчками бьется в мозгу.

Моргаю и понимаю, возле меня лепечет Антонина, но я ее не слышу, она где-то далеко, а вот Аня близко. Далеко и близко.

И тут руку обжигает спирт.

— Ты что творишь? — шиплю от боли и смотрю вниз. Тоня уже обматывает мне руку бинтом. Под ногами осколки.

Похоже, я разбил стакан.

— Все нормально. Там просто царапина. Тебе не больно? — лепечет она. Заботливая. Она вообще мировая баба. Готовит хорошо, сама убирается, сама из кабаков меня вытаскивала, на путь истинный направляя. Предупреждала, что, если напьюсь еще раз, ее отец, главврач больницы, меня выгонит. Она хорошая, и я ей благодарен, но в голове только Аня и Олег. И слухи, которые оправдались.

Они вместе.

Сама мысль, что этот кобель трахает Аню, вызывала желание либо разбить еще пару бокалов, либо разбить себе голову, либо вскрыть скальпелем Олега.

Моя грудь только что вскрылась окончательно. И не один шов ее не затянет. Сердце вывалится, и по нему еще раз можно будет потоптаться.

— Продолжаем праздник! — весело щебечет Антонина и уже мне тихо говорит: — Может, тебе пойти передохнуть? Вон на брюках капли крови, переоденешься.

— Нет, — простой ответ, не передающий и грамма тех чувств и эмоций, что я сейчас испытываю.

Отчаяние, что не могу врезать Олегу. Желание схватить Аню и нагнуть в любом уединенном месте. Вина перед Антониной, что так и не смог ответить на ее чувства.

И Аню не смог забыть.

И не думать о ней не могу.

И не смотреть не получается.

Знакомимся, но разве Олег не мог не вставить свой комментарий.

— А мы как бы уже все знакомы, правда, Анечка? — целует он ее в щеку, и мне кажется, что скрежет моих зубов перекрывает музыку.

Аня похожа на статую. Красивая, бледная, молчаливая.

Она только кивнула, плотно сжимая дрожащие губы.

Ну, давай же, малыш, ты же актриса, покажи, как я тебе безразличен.

И она меня понимает. Возможно, мы настолько вросли в друг друга, что читаем мысли.

Вмиг маска неуверенности слетает с ее лица и тут же меняется на яркую ослепляющую улыбку.

От нее мурашки по спине и сразу стрелой в пах. Член твердеет мгновенно. Так она улыбалась мне, когда садилась верхом и насаживалась на член.

Блядь!

— Конечно. Роман Алексеевич был моим врачом, он замечательный и профессиональный.

— Роман Алексеевич не злоупотреблял обязанностями? — спрашивает шутливо Олег, и я буквально представляю, как хрустит его шея в моей руке.

Хочется сказать, что он давно превысил свои педагогические обязанности, но я молчу, вежливо кривлю губы.

Аня улыбнулась шире, если это возможно, и вдруг перевела тему:

— Конечно нет. Антонина, у вас чудесный лофт. Такие окна. Я всегда хотела жить в такой квартире.

— О, — улыбнулась Тоня, мельком взглянув на меня. — Спасибо. Я просто влюбилась в эту квартиру.

Наверное, только я заметил, как на миг сморщился лобик Тони. Она чувствовала, что что-то происходит, напряжение, витавшее в воздухе, но не понимала.

Про Аню я не рассказывал. Вообще вслух это имя не произносил, как только Аня решила нашу судьбу, как только вышла из машины и поднялась по ступеням академии, как только последний раз на меня взглянула и скрылась за тяжелой дверью.

— Мне Рома помогал ее купить.

Вот так? Вранье? Зачем? Соперницу учуяла?

— Надеюсь, именно здесь мы вырастим наших детей. Правда, милый?

Я киваю неосознанно, не отлепляя взгляда от лица Ани, вмиг поменявшегося. Нет, она улыбается. Но насколько же разными могут быть ее улыбки. Теперь из ее глаз даже пропала искорка надежды, они просто потухают, становятся не ярко синими, как море, а почти черными, как ночное небо.

— Я очень рада за вас, — голос непривычно хриплый, а рука вдруг затряслась, но вмиг сжалась в кулак.

Больно? И мне больно, девочка. Больно, что не могу прижать тебя к себе, успокоить, сказать, что это ничего не значит, что люблю только тебя.

Потому что, если второе и правда, первое — нет. Я женюсь на Антонине, потому что благодарен ей, ее отцу, потому что с ней удобно, потому что так будет лучше, потому что… так сложилась жизнь.

Так сложилось, что тебя трахает Олег, а я трахаю Тоню. И не важно, что, закрывая глаза, я вижу тебя.

— Антонина, — улыбается Афанасьев. — Вы говорили про Диксона. Не представите меня ему?

— Да, конечно, — всплеск рук, и она оглядывается и тянет Олега за собой.

Он, конечно, не мог не ткнуть носом Аню еще раз.

Пидорас.

И вот мы одни.

И пусть вокруг нас люди, шум, веселье. На самом деле никого нет, на самом деле мы одни во вселенной. Нашей личной вселенной отчаянья и боли.