Мой строгий вчерашний собеседник постарался — он раздобыл автобус «ГАЗ-51», автобус набился почти полным. Много было женщин с детьми. Рабочие-казахи в Новом Узене связаны родственными отношениями с жителями окрестных колодцев, в том числе и Сенека, где находится совхозная ферма.

Мой строгий вчерашний собеседник был сегодня совсем другим — он улыбался и шутил, он пригласил меня в автобус, но я остался в «УАЗе» с Зиной, и мы поехали следом за ними. Дорога вела через Старый Узень — и я вспомнил Газиза Абдыразакова… Только заезжать к нему на этот раз у меня не было времени, и я мысленно пожелал ему удачи на новой скважине, которую он должен был забурить.

Пейзажи были типичные для Южного Мангышлака — каменистые, голые горы, а местами — коварный сыпучий песок. Но пока все обходилось благополучно, застрять ни разу не пришлось. Мы с ходу преодолевали перевалы и спускались в долины, и обстановка вокруг была суровая и торжественная. И не чувствовалось присутствия человека. Позади остались нефтяные промыслы и асфальтовые дороги. Была пустыня, какой ее в свое время знали Кулекен и Кемилхан и все здешние старики.

В связи с разговором, происшедшим накануне, я снова думал о Кулекене. Я был совершенно уверен в том, в чем был уверен и раньше: в стародавние годы здесь были свои понятия об удальстве, о чести, и нельзя с сегодняшними мерками свысока судить людей и события того времени.

Про Кулекена — в числе других — передают такую историю. Он как-то раз по своему обыкновению охотился в песках, а его юрта стояла в Кургузулле, это южный берег залива Кара-Богаз-Гол. В ноябре это было или в декабре — снег уже лежал и почти не таял днем, такая выдалась в тот год зима.

Там, в песках, ему и встретились три казаха из рода олжашы, на верблюдах. Они гнали в Красноводск баранов на продажу. Остановились, поговорили. Олжашы жаловались, что очень устали, приходится зорко охранять отару. Их предупреждали: в этих краях зимует один тней — Кульдур по имени. Он может неожиданно и незаметно подобраться и угнать овец… «Я о нем слышал, — сказал Кулекен. — Кто же тут у нас не слышал о Кульдуре. Но говорят, он куда-то откочевал». Олжашы у него спросили: «А ты сам откуда? Где твоя юрта?» — «Там», — махнул Кулекен рукой в сторону, противоположную Кургузуллу.

На этом они расстались. Но далеко ли уйдет отара за полдня? К вечеру Кулекен обмотал копыта своего коня обрезками кошмы и, когда стемнело, нагнал олжашы: очень ему приглянулся молодой бура — двугорбый верблюд. Кто умеет приготовить это мясо, знает, что оно не хуже бараньего. Как уж ему удалось — неизвестно, но буру он увел к себе в Кургузулл. Зарезал его, шкуру спрятал, а мясо сварил.

Под утро олжашы хватились и по следам дошли до Кургузулла. Они даже не подозревали, что их ведут следы вчерашнего всадника. Ведь его юрта стоит в другой стороне, он сам говорил об этом. И они были немало удивлены, когда из юрты им навстречу вышел он и, топорща рыжие усы, спросил: «А вы что потеряли здесь?» — «Так Кульдур — это ты?!» — «Да, это я Кульдур». — «Ты верблюда у нас увел?» — «Вы же спали… Огонь в костре даже не поддерживали. Откуда знаете, кто увел верблюда?» — «Его след нам об этом сказал». — «У следа и спрашивайте. Да, я Кульдур. Когда я рядом, крепко спать нельзя… Кроме следов, от вашего буры ничего не осталось».

Так — слово за слово — началась драка, но тут из юрты вышли и разняли их два кульдуровских друга. Олжашы уже решили, что придется возвращаться с пустыми руками, но чем-то они Кулекену понравились, и он сказал: «Да, вашего верблюда я увел, пока вы спали. Вот коня возьмите взамен, чтобы не было обиды».

И отдал одного из своих коней, и угостил сваренным мясом их же верблюда. (Кстати, решительный противник хотя бы краткого жизнеописания Кульдура принадлежал к племени, состоявшему в близком родстве с олжашы).

Все это произошло лет шестьдесят с лишним назад, но история сохранилась, и ее непременно рассказывают, когда кто-нибудь вспоминает о Кулекене.

Расскажут и другое, если расспрашивать…

В зиму с двадцать девятого на тридцатый год Кулекен поставил юрту в урочище Каунды. И однажды под вечер здесь придержал своего коня — рыжего, известного повсюду своей резвостью и выносливостью — один его знакомый. В прошлом они иногда кочевали вместе. Этот человек тоже славился своей удалью и храбростью, но еще больше — вздорным и непримиримым характером. Он не принимал перемен, которые произошли в песках, и продолжал заниматься угоном скота — барымтой, сводил счеты по старым родовым законам.

Много чего за ним числилось. Так, он выследил и убил одного своего обидчика и со спокойной душой уехал. А потом оказалось, что он ошибся и убил совсем другого. Его искали. Его семья была задержана и отправлена в Форт.

Одинокий, преследуемый, этот человек провел ночь в юрте у Кулекена, и был у них долгий разговор. Кулекен не мог отказать ему в хлебе и чае, хоть и знал, что его знакомца разыскивают за убийство, что за его поддержку не похвалят… В долгой ночной беседе Кулекен не одобрял его действий, говорил — другое время пришло, и нельзя жить, как жили. Очевидно, тот не соглашался о ним, потому что в конце концов Кулекен сказал ему: «Вот тебе хлеб, вот тебе вода. Есть еще сваренное мясо — тоже возьми. И уезжай подальше от своей беды и от моей беды. Только от нее ты даже на своей рыжухе не уйдешь».

Тот уехал и вскоре погиб в перестрелке.

Я знал все это и многое другое, но всегда, думая о Кулекене, представлял его себе на берегу моря в Кара-Сенгреке, верхом на коне, и как он увидел длинные хвосты дыма над островом, и как потом вместе с Кемилханом спешно поскакал на пролив верхней дорогой.

Теперь меня интересовал Кемилхан, интересовала его родня.

Спуск круто обрывался в длинную, просторную долину, замкнутую ослепительными на солнце меловыми горами, а в конце и был Сенек, совхозная ферма. Но съехать тут можно было — впереди виднелись следы колес. К этому времени мы обогнали автобус. Зина, увидев, что едет в нужном направлении, почувствовала храбрость и развила скорость.

На подъезде к поселку с одинаковыми стандартными домиками, вытянутыми в одну улицу, мы обратили внимание, что автобус стоит позади на дороге. Может, что-то случилось…

Вокруг катались на велосипедах казахские ребятишки. У одного, к великой, должно быть, его гордости, вместо обычного руля была закреплена