– Послушай, Анни. Твоя мать сказала то же самое, но ты не взбесилась из-за этого.

– Может быть, моя мама и думает, что я беременна. Но она считает, что ребенок от тебя! Только от тебя! А не от целой футбольной команды. – Анни подошла к нему и ударила кулачком в грудь. – А твоя мать думает, что я спала со всеми. Ты понимаешь? (Удар, удар.) – Понимаешь? Но я не спала! Не спала! – закричала она.

– Я знаю, любимая. Знаю.

Он взял ее маленькие кулачки, прижал к своей щеке и поцеловал их.

– Не делай из мухи слона, Анни. Не надо. Возможно, когда-нибудь у тебя будет сын. Если он вдруг объявит тебе о женитьбе…

– Я бы взглянула на это его глазами. Я бы не была эгоисткой.

– Ты бы реагировала точно так же.

Они ссорились, спорили и высказывали все начистоту. Карл признал, что его мать скверно поступила, написав такое письмо. А Анни сказала, что не знает, так ли это. В конце концов, Карл кое-чем обязан своим родителям.

– Что бы она ни говорила сейчас, Карл, по крайней мере благодаря ей у тебя было чудесное детство.

– Не знаю, Анни. Да, она была хорошей матерью, она давала мне все, что я хотел… Нет, давала то, чего хотела для меня она. Становясь старше, я все больше думаю о том, зачем она меня так сильно подталкивала.

Летом, когда другие дети уезжали в лагерь в Кэтскиллз, она заставляла меня ходить в летнюю школу. Потому что хотела, чтобы я закончил не в четырнадцать, а в двенадцать лет. И в средней школе было то же самое. Я окончил ее не за четыре, а за два года – плюс три летних семестра. И именно мама решила, что мое призвание – юриспру-денция.

– Но ты же любил право, не так ли, Карл?

– Случилось так, что оно мне понравилось. Но я не был уверен, пока не приехал сюда.

– Мне не нравится твоя мать, Карл, и никогда не понравится. Но я должна сказать, что она сделала для тебя очень много.

– Она говорила мне это. Много раз говорила. Тесси и папа тоже мне говорили. Когда я окончил среднюю школу, Тесси сказала: «Не успеешь оглянуться, как Карл уедет и женится». А мама посмотрела на меня и сказала: «Только не Карл. У него есть здравый смысл. Он станет юристом и поможет, чтобы мы жили лучше».

– И что ты ответил?

– Я ответил: «Конечно». А что еще я мог сказать?

– Хотелось бы, чтобы моя мать была такой, – печально произнесла Анни. – Моя мама не заставляла меня ходить в школу. Я была благодарна, что она позволяла мне туда ходить. Наверно, я какая-то странная, но я любила ходить в школу. – Она задумалась. – Странно, но сейчас не могу припомнить, чтобы у меня было много развлечений. В отличие от тебя, мой день рождения никогда не отмечали. Мне никогда не разрешали приводить домой подружек. Мама никогда не хвалила меня, когда я приносила домой табель с одними пятерками. Если подумать, я никогда не была ребенком – по-настоящему. Я пошла работать, когда мне было четырнадцать. Сошла за шестнадцатилетнюю. Но я не зла на маму. Мой отец умер, и братья были совсем маленькими, так что нам с мамой пришлось работать.

– Но ты же могла пойти в среднюю школу, когда твоя мать вышла за Дэна. Ты говорила мне.

– Да. Но к тому времени я уже не хотела в школу. Мне было шестнадцать. Я не хотела ходить в школу вместе с детьми тринадцати-четырнадцати лет. А потом еще Дэн. В нем было что-то такое… – Она сделала паузу. – О, неважно. В любом случае я продолжала работать, потому что это давало мне независимость.

Помню, как я пошла на свою первую работу. Офис был на цокольном этаже универмага на Фултон-стрит. Однажды у меня возникло странное чувство, что я под землей. Как будто я мертвая или что-то в этом роде. Да, я под землей, а надо мной целый день ходят люди. И после ланча я не вернулась туда. Но мама погнала меня обратно. Она сказала, что у меня слабый характер и не следует забивать голову такими глупостями.

В целом я не могу слишком уж ее винить. Наверно, она хотела, чтобы у меня выработался характер. Чтобы я была храброй и все такое. И ей так нелегко пришлось после смерти моего отца.

В комнате стало темно, и они не стали зажигать свет. Анни сидела у него на коленях и рассказывала о своем детстве. Казалось, она сортирует события тех лет и кладет хорошие куски в одну коробку, а плохие – в другую.

Карл не очень внимательно слушал, но это было неважно. Он знал, что ей необходимо выговориться, и не имеет значения, слушает он или нет.

Ему нужно было разобраться со своими собственными мыслями. В отличие от Анни, они были связаны с настоящим, а не с прошлым. Он думал о том, как придет его письмо. Мама не станет распечатывать его до ужина, а потом скажет, что у нее письмо от Карла. Мама, папа и сестра будут сидеть на кухне вокруг стола, с которого убрана грязная посуда. Тесси выразит надежду, что новости хорошие. А отец скажет, что получить письмо от Карла – это всегда хорошая новость. Мать распечатает письмо и прочтет: «Анни и я поженились…»

И от одной мысли о том, что они почувствуют, Карлу стало грустно.

– Я думала, они никогда не придут! – со счастливым вздохом произнесла Анни.

– На такие вещи требуется время, – объяснил кассир. – Я внес в банковскую книжку ваши проценты, миссис Браун.

– Подумать только! – воскликнула Анни. – Шестьдесят восемь центов! А мне не пришлось и пальцем шевельнуть, чтобы их заработать.

– Это же ваши проценты, – с философским спокойствием заметил кассир.

– Я хочу снять двадцать пять долларов. Но не трогайте проценты.

– То есть вы хотите, чтобы проценты зарабатывали проценты.

– Ну да. Это правильно?

Кассир пожал плечами.

– Это один из способов разбогатеть, – ответил он.

Анни купила темно-синюю плиссированную юбку до колен и свитер в тон. На ее вкус, он был слишком свободным. Ей хотелось облегающий свитер: она гордилась своей грудью. И бог с ней, с модой!

– Нет, нет! – в ужасе возразила продавщица. – В облегающих свитерах нет шика. – И Анни купила свободный.

Пальто было бежевое, с хлястиком на спине. Анни показалось, что оно какое-то мальчишеское. Она с вожделением устремила взгляд на гладкое черное пальто с воротником из крашеного кролика, красовавшееся на вешалке.

– Не знаю, – с сомнением сказала Анни. – Вам не кажется, что в этом пальто я выгляжу как мальчик?

– Только не с такими ногами.

– Благодарю вас.

– Ну и ну! – взорвалась продавщица. – Наверно, вы себя ненавидите, не так ли? – Но она улыбалась.

– Нет, это не так. Ноги у меня не кривые, и я это знаю. Было бы глупо вести себя так, словно они кривые, не правда ли?

– Не знаю, – ответила продавщица.

Продавец в обувном магазине был маленький, худой и элегантный. Щеголь, подумала Анни. Черные волосы были напомажены, и у него были усики. Манжеты на пару дюймов высовывались из рукавов пиджака. Его запонки были театральными в прямом смысле слова: на одной была изображена маска Комедии, на второй – маска Трагедии. Но туфли были не начищены, а каблуки сношены.