— А вот с этим проблемы вообще нет. Будешь жить у меня.

— Нет-нет, что вы, у меня ведь кое-какие драгоценности, могу купить где-нибудь маленький дом, — придумала я с ходу, потому что до этого времени даже не задумывалась. Всё шло своим чередом, я где-то витала, в надежде, что папу оправдают и выпустят.

— Значит так, — насупленные брови Якоба Хадерсона выражали крайнюю озабоченность и какую-то торжественность одновременно, — живёшь у меня, пока не подыщем чего-нибудь подходящего. К сожалению, не думаю, что тебя оставят в покое — уж если Алекс им не дался, то ты ближайшая его родственница, а значит, что-то могла видеть. Я не говорил тебе, Ярослава, но секретаря отца и ближайших помощников тоже задержали. Тайная канцелярия не поясняет свои действия, а многие боятся восставать, выражать открыто свой протест, боясь оказаться там же, в застенках. Ну, а те немногие драгоценности, что удалось взять из дома, побереги, пригодятся ещё. Когда нового жениха найдёшь. И не хмурься, будет и на твоей улице праздник. Помяни опытного вояку, отбоя знать не будешь. А если какой решит понаглеть — обращайся, мы его приструним живо!

— Спасибо, — прошептала я преисполненная благодарности к этому человеку, что в срок меньше недели стал для меня ближе всех родных. Да и нет у меня родных, сирота как сеть.

Не считая того маленького человечка, что живёт теперь и растёт внутри меня. Моё сокровище.

И пусть его отец оказался не тем, кого я возносила мысленно два этих года, кого любила искренне, как только могла…впрочем, зачем кривляться, я и теперь его люблю, но как-то это чувство стало тускнеть. Нет того прежнего восторга при мысли о Даниэле. Грусть и боль, перемешанные с толикой негодования.

Спустя некоторое время появился доктор из знакомых полковника, который, естественно осмотрел меня и подтвердил все мои догадки.

Беременна.

— Вам бы, дорогая, не в обмороки падать, а побольше гулять на свежем воздухе, а ещё лучше за городом. Так и передайте своему мужу, — торопливая речь доктора прервалась, и он мельком взглянул на мои руки, что лежали сложенными на коленях. Я мысленно усмехнулась, отметив, что многие люди вначале говорят, а потом думают. Кольца нет и не было, как и мужа.

— Да, спасибо, так и поступлю, непременно, — вежливая улыбка, это я могу.

Моя оболочка это всё, что осталось от прежней Ярославы Огарёвой. А глаза… вряд ли они столь беззаботны, как это было всего пару месяцев назад, до того момента, когда папа уехал на переговоры в Аравию.

Доктор ушел, о чем-то потолковав с полковником, а я всё это время просидела у окна занавешенного легкой прозрачной тканью. Высматривать было некого, да и честно говоря, узнать кого-то из знакомых, не хотелось. Их нет, и не будет. Меня, прежней девчонки, девушки — тоже нет.

— Знаете, я должна вам кое-что рассказать, — произнесла я совершенно спокойным голосом в тот момент, когда Хадерсон присоединился ко мне, только у другого окна.

— Слушаю внимательно, Ярослава, — он в полуоборота развернулся в мою сторону, терпеливо ожидая продолжения.

— Так получилось, что то, что вам сейчас расскажу, я хотела поведать отцу, — судорожный вздох пришлось задавить, чтобы суметь спокойно продолжить. Хорошо, что Марфа вышла, было бы сложнее. — Я беременна.

— Гринвич? — Глаза полковника недобро сузились, а обветренное лицо мужчины приняло злобное и даже жестокое выражение лица. Вероятно, с таким видом Хадерсон воевал, придавая себе свирепости и воинственного настроя.

— Он, — я покраснела, как могла. — Но вы не переживайте, мы вам в тягость не будем, я сегодня же пошлю Марфу узнать, не сдаётся ли где уголок, а ещё лучше домик.

— Ярослава, — прошипел мужчина, — мы уже этот вопрос обсудили! Ты живёшь тут и точка!

— Нет, простите, это неудобно, — мне было стыдно и очень.

Конечно, я знала, что некоторые знакомые девушки встречались с молодыми людьми, но всё это проходило мимо меня. Одобрять подобное не принято, а потому мнение о таких женщинах не самое благоприятное, а порой и весьма неприязненное. И вот сейчас полковник подумал наверняка невесть что, обо мне.

— Теперь я тебя точно никуда не отпущу, да и раньше не собирался. Эх, ты, — он покачал головой и как-то по-доброму усмехнулся, — домашний ты ребёнок, хоть и замуж собралась.

— Уже нет, — буркнула я, чувствуя, что невидимые клещи отпускают, а по щеке покатилась слеза.

— А это правильно, — одобрил Хадерсон, — после его поступка, я бы к такому на войне спиной точно не повернулся. И в разведку с ним не пошёл, уж поверь мне, Ярослава.

— Верю, — я тут же согласилась, вторя полковнику.

Ему виднее в таких делах.

Но и я теперь учёная, и даже если нам суждено встретиться с Даниэлем, то его слова о прерванном половом акте, злобные глаза навсегда запомнятся, это точно. Малышу глупые слова Дана пересказывать не стану, не надо унижать ребенка, а то, что нам без такого папы будет лучше — в этом я точно уверенна.

Неделя тянулась и вместе с тем прошла странно, непривычно.

Мысли об отце были основными. О нём я думала утром, когда просыпалась, днём, едва садилась за стол и выпивала стакан молока (как всегда любил отец), вечером, стоило лечь в постель и прикрыть глаза. Мне было невыносимо больно и страшно, а ещё в душе присутствовало то тупое и щемящее ощущение безнадёги, словно завтрашний день и вовсе не должен наступить.

Наступит и завтра и послезавтра тоже, вот только своего самого родного папочку больше не увижу. Одно знаю точно — малыш, когда родится, он обязательно узнает о том, что мы не нужны были отцу (про храброго вина, погибшего смертью храбрых врать не буду, Дан не заслужил), а маленькие воспринимают подобную информацию с детства куда как легче, ежели это всплывёт много позднее. А вот про то, что у ребенка был самый лучший в мире дед, про то, что он самый умный, сильный и красивый и погиб он действительно по чьему-то оговору — это скрывать не стоит.

Единственно угнетает мысль, что в Тарсмании, а особенно в столице, нам будет довольно сложно затеряться, а подвергать нас обоих опасности нет желания. А куда уехать? Полковник обещал что-нибудь придумать, и я ему верю.

Чужой и малознакомый человек сделал для меня гораздо больше, чем Даниэль и его родственники. Думаю, папа с неба точно видит всё это и рад, что я не одна, а с Хадерсоном. А беременность… думаю, мой папа простил бы и понял. Он всегда был человечным.

Мои пресные мысли разбавлял неожиданно воодушевленный полковник, решивший в скором времени подыскать другой домик. Чтобы нам с малышом было уютно, а вокруг строения не проезжая дорога, а небольшой сад, а ещё лучше прудик в придачу, с лебедями и карасями. Я снова попыталась вручить мужчине свои малочисленные драгоценности, чтобы продать и не задумываться о нашем содержании, а уж тем более о деньгах на новый домик. Но он гневно отказался, заявив, что пусть и не так богат, как мы, но грудь под пули столько лет подставлял не зря.