исчезать раньше, чем станут искать. Ты знаешь все потайные углы, все книги, которые могут спрятать тебя. Смотришь на одноклассников как на диких странных существ, чужих и опасных. Перестаешь запоминать уроки, хватаешь двойки. Недовольное лицо мамы – пробуждение в темноте – кошмары – ночнушка, прилипающая к спине, – кровь на пальцах.

И представляешь, как горгулья кожа падает с тебя, как панцирь. Прямо во время урока, да так, чтобы под ним вдруг оказалось сильное здоровое тело. Девочка или мальчик, но не горгулья – кто-то живой.

хоть бы ты умерла, я видеть тебя не могу, сдохни, да зачем ты вообще, ты на человека-то не похожа

Я лежу на мате в углу спортзала – меня опять не взяли ни в одну команду. В потолке окно, защищенное сеткой, – похоже на решетку. Снег еще падает, он занесет нас всех. Я не выйду отсюда никогда, я никем не стану – я врасту в эту стену и проступлю на ее фасаде, и кто-то раскрасит маркером мое каменное лицо.

Выхода нет – однажды ты просто вырастаешь, становишься сильным, злым и веселым, проходишь сквозь стены, уезжаешь из города. Но когда ты снова оказываешься у этого забора, тебе кажется вдруг, что горгулья осталась внутри навсегда.

Диана Шаматава

Деда эна[5]

Мы сидим в моей съемной люберецкой квартире, перед нами две кружки чая и две тарелки с принесенным тобой пеламуши – Леша уехал по делам в другой город. Это один из редких случаев, когда я позволила тебе навестить меня, – ты часто напрашиваешься приехать в гости, подкупая помощью по дому, хоть и понимаешь, что я не соглашусь тебя позвать. Но в последнее время я думаю соглашаться почаще: сейчас мне нужны мудрость и поддержка – а от кого же я могу это получить, если не от тебя, моя мама, женщина троих детей?

* * *

В детстве я всегда с гордостью говорила всем кому не лень о том, что у меня есть сестра, которая всего на два года младше меня, и брат, который младше меня на шесть лет, но он скоро подрастет и будет играть вместе с нами. А еще у моих мамы и папы по трое родных братьев и сестер, хоть они и живут не здесь.

Пускай у меня не было многих вещей, которые были у моих одноклассников, но у меня было то, чего не хватало многим из них. Мне хотелось в это верить.

* * *

– Ну что, ты решила, как назовешь ребенка? – спрашиваешь ты, делая глоток чая. Ты задавала этот вопрос уже сто раз, но никогда не устанешь задавать его в сто первый – как будто боишься, что я не поделюсь с тобой этим. Как твой муж, который не посвящал тебя в свои планы. А может, ты просто хочешь вести разговор по знакомым тропам. И я так же знакомо отвечаю тебе, что нет, мы с Лешей пока не решили.

* * *

Мама редко называла меня по имени или уменьшительно-ласкательным: я для нее была «деда» или – нежно – «дедико», ведь она же моя деда, а в Грузии к младшей родне обращаешься так, словно видишь в ней отражение себя. Но папа никогда не называл меня «мама» – нет, он давно отрекся от этой традиции, – да и по имени почти никогда ко мне не обращался. Но в те редкие моменты, когда это происходило, он называл меня Ди́ако – звук «и» на полпути между русскими «и» и «ы», бережный, как отливающая от берега волна. Мои друзья и знакомые, когда узнавали об этом моем имени, превращали его в «Дьяко» – и это было забавно, но и не совсем.

* * *

За окном с искажающим стеклом стоят ходящие ходуном сумерки. На кухне у нас продувает, поэтому ты закутываешься сильнее в шаль, которую я тебе дала. Ты никогда не любила эту квартиру: «Зачем переплачивать за съем, если можно взять ипотеку, а жить у нас? Тем более когда ожидаешь ребенка – дочь должна быть в это время с мамой». Да, мама, я помню твои рассказы о том, как ты проводила свою вторую беременность, живя в глухой деревне мужа в шести часах езды от своей родной деревни, обслуживая его семью и тягая воду из колодца на третьем месяце. Но здесь нет колодца, мама, и Леша делает всё для меня, а не я всё для кого-то, и мне хорошо. И, честно, мне временами нужно пространство, мама, потому что иногда тебя бывает так много, что я не могу думать, а я так хочу сейчас думать и не совершать ошибок.

* * *

Мы с мамой смотрели по телевизору фильм о человеке, который получил в наследство много денег, но продолжал жить скромно и никак не показывал, что он на самом деле богат. «Эксцентричный миллионер», – сказала о нем одна из героинь фильма.

– Мама, что такое «эксцентричный»? – мне это слово показалось особенным, и ни в школе, ни в книжках я его не встречала.

– Эксцентричный миллионер – это человек, у которого много денег, но он ведет себя так, как будто их у него нет.

* * *

После рассказа о том, как вчера прошел твой рабочий день – вечно ты вляпываешься в какие-то истории, так было в каждом магазине, в котором ты работала, – ты выдыхаешь, наливаешь себе еще чая и смотришь в ночное окно, давая себе время собрать свои эмоции. Я молчу, также давая тебе это время.

– Знаешь, когда ты поехала в Сочи с ним, на тот первый Новый год, который мы встретили без тебя, я получила такой шок.

«Получила шок» – калька с грузинского. Обычно я умиляюсь таким твоим ошибкам, которые ты продолжаешь делать даже спустя тридцать лет в этой стране («пророк сердца» – моя любимая твоя ошибка), но именно сейчас я чувствую только раздражение.

* * *

На перемене перед окружающим миром я говорила новенькой девочке Маше, что недавно мы с папой проезжали улицу Твéрская – я видела название на указателях, – и какая же она красивая, со старинными домами, как на картинах в Третьяковской галерее. «Не Твéрская, а Тверскáя!» – пропищала Маша и закончила разговор.

* * *

– И не только я, – продолжаешь ты. – Тетя Инга, когда узнала, сказала: «Как она могла так поступить с Гочей?» И правда, Диана, как ты могла так поступить со своим отцом?

* * *

– Я иду на выпускной, а ты пойдешь?

– Да, если отец разрешит, то пойду.

– Почему ты называешь своего папу отцом?

* * *

Как-то вечером я