такой — Бартоломео. Но тогда я была почти ребенком, в то лето, целую жизнь тому назад.

Я решила, что, когда наступит момент я не только всецело отдамся ему, но и сама постараюсь им воспользоваться. Как же изменилась эта библиотекарша!

Мы приехали на виллу. Англичанин держал меня за руку, его ладонь была горячей и потной. Неужели он тоже волнуется?

Когда мы свернули с дороги на подъездную аллейку, вдалеке показался дом на фоне сверкающего моря. Он был прекрасен: белоснежный в лучах яркого солнца, окруженный сказочным садом из пальм, лимонных деревьев и лилий.

— Красивый. Это ваш?

— Нет, моего друга. Я здесь останавливаюсь. Сам хозяин здесь никогда не живет.

Таксист высадил нас возле крыльца и уехал. Стоило машине скрыться из виду, как я туг же почувствовала свою беззащитность: никто не знает, где я нахожусь. Впрочем, водитель знает. Он постоянный покупатель Бабули Фролла и обо всем ей доложит утром, когда придет за своей ветчиной.

Мы поднялись по ступенькам и вдруг оба смутились. Огромный холл со сводчатым потолком блистал белоснежным мрамором и был похож на сassatа[23]. У меня не было времени на то, чтобы толком осмотреться: я решила застать Англичанина врасплох. Боясь, как бы моя отвага не покинула меня, я страстно поцеловала его в губы. И, словно по волшебству, напуганная мышка исчезла.

Англичанин такого не ожидал, хотя и полагал, что знает женщин. Он поцеловал меня в ответ, и мы лизали друг друга, лизали, играя изголодавшимися языками. Безумно, взахлеб, мы отчаянно целовались в холле мраморного дворца, потому что вожделение, обуздываемое двадцать дней, победило нас.

Мы целовались, и наши руки блуждали по телам друг друга, телам, которые стали нашим миром. Мы яростно, но безуспешно дергали за одежду, ремни, пряжки, пуговицы и завязки. Отчаявшись, я разорвала рубашку Англичанина, когда выдергивала ее из-под ремня. Не отставая от меня, он разорвал мое платье, оставив одни только рукава. Остальное оказалось у него в руках.

Боясь, как бы от нашей деятельности не остыли поцелуи, мы стали срывать друг с друга остатки одежды. Мы делали это так скоро, как спасатель, который должен нырнуть в воду, чтобы вытащить тонущего ребенка.

Последним рывком, лишившим меня сил, я умудрилась расстегнуть пряжку на ремне Англичанина, застрявшую под нависшим животом. Его синие джинсы сидели очень плотно, а металлические пуговицы никак не поддавались. Мои ловкие пальцы, привыкшие делать макароны самой разной формы, оказались сильными и гибкими. Они выкручивали и дергали пуговицы до тех пор, пока те не поддались и под джинсами не оказалось нечто торчащее и пульсирующее, скрытое черными шелковыми трусами.

Между нашими ртами все еще сохранялся вакуум. По мере того как росло напряжение, мы становились все нетерпеливее.

Я дернула за синие джинсы, буквально содрав их с ягодиц Англичанина, и одной ногой стянула их вниз. Теперь они опутали его лодыжки. Он по-прежнему был в ботинках. Когда я в последний раз дернула за брюки. Англичанин стал падать, и мы рухнули на мраморный пол, смеясь от боли. Мы впервые смеялись вместе, и это сняло напряженность момента, который иначе казался бы неловким.

Мы стали дальше раздевать друг друга, срывая одежды. Не терпелось освободиться от обволакивающих тканей, которые прилипли к нам, как жвачка, выплюнутая на тротуар.

Англичанин снял с меня туфли и отшвырнул их прочь. Они с визгом проехались по гладким мраморным плитам и остановились. С его ботинками все оказалось не так просто: они были на шнурках, завязанных двойными бантиками. Те самые ботинки, которые пленили меня во время нашей первой встречи. Мне всегда нравились грубые башмаки.

Наконец мне удалось от них избавиться, но, снимая их, я сломала ноготь, который отлетел куда-то в глубь комнаты. Англичанин дергал ногами, пытаясь снять синие джинсы. Они вдруг стали его злейшими врагами. Прочь! Прочь!

Потом он снял с меня остатки платья — оторванные рукава и прочие лохмотья — и зашвырнул их на мраморную Венеру, которая в состоянии глубокого шока взирала на нас из ниши в стене.

Рваные полоски шелка.

За ними — чулки.

И тут Англичанин обнаружил, что я плотно упакована в немыслимо тугой корсет, натянутый, как батут, и отражающий любую атаку. Ткань очень плотная и не рвется, а стянуть его попросту невозможно. Корсет был цвета лососины, и Англичанин решил, что это самый непокорный предмет, который он когда-либо видел.

— Господи Иисусе! Что это за штука? Это ваша квартирная хозяйка заставляет вас его носить? Погодите, я знаю, что с ним делать.

Англичанин вскочил с пола и куда-то побежал, скользя носками по мраморному полу, как фигурист по льду. Носки, надо сказать, всегда портят интимную сцену. Никогда не хватает времени, чтобы снять их.

Англичанин тут же вернулся, держа в руке нож для шинковки овощей. Отличного качества, из высокопрочной стали и, конечно, заграничный. Я всегда мечтала о таком ноже. Это была моя первая мысль. А вторая: что он собирается с ним делать? Видимо, страх отразился у меня на лице.

— Не шевелитесь, синьорина, и не волнуйтесь. Ложитесь, я не сделаю вам ничего плохого. Просто избавлюсь от этого отвратительного корсета.

— Но, синьор…

— Никаких «но», синьорина. Доверьтесь мне. Я отлично нарезаю филе.

Я вытянулась на мраморном полу, он опустился рядом на колени.

— Лежите очень-очень смирно.

Я закрыла глаза.

Он медленно ввел лезвие ножа под ткань между двумя огромными чашками лифа.

Я едва дышала.

Он сделал первый надрез и был сосредоточен, как хирург. Раздался свист — это корсет перестал давить на тело, — и прорезиненная ткань распахнулась.

Разрезав корсет дальше по прямой. Англичанин снял его с моего бюста, потом с живота и, наконец, с бедер.

Корсет полностью распахнулся, явив миру мое обнаженное тело, словно гигантскую горошину из стручка. Я посмотрела, нет ли крови. Ее не было.

Расслабившись, мы оба засмеялись. Мало кому доводилось слышать мой смех. Он сочный, глубокий и идет откуда-то изнутри. Смех Англичанина напоминал лошадиное ржание. Было так забавно, что я расхохоталась еще громче.

Я осознала, что совершенно голая, только когда Англичанин впился глазами в мое тело. Даже почувствовала, как его взгляд обжигает кожу.

— Господи! А ведь вы прекрасны, — сказал он.

И говорил совершенно искренне. Я и вправду была прекрасна. Я чувствовала это впервые в жизни. И наслаждалась этим — его похвалой и своей красотой.

Я лежала на спине и смотрела, как он разглядывает меня, как снимает носки и разорванную рубашку. Я успела полюбить движения его рук, то, как он зажигает и закуривает сигарету,