Верлак кивнул и быстро сказал:

– Да, я понимаю. И тогда профессор Мут повысил голос?

– Да просто закричал! Он крикнул, что не собирается уходить ни сейчас, ни в ближайшее время. Я был совершенно обескуражен. Такое обращение, да еще перед лицом коллег и аспирантов! Так что я немедленно ушел.

– И куда вы направились? – спросил Верлак.

И снова слова потекли легко и быстро, так что Верлак подумал, не отрепетированы ли они.

– Вышел, сел в свою машину в парковочном гараже и поехал домой. У меня квартира на улице Филиппа Солари, к северу от центра.

– И когда вы оказались дома? – спросил Полик.

– Без чего-то десять, потому что ровно в десять уже смотрел новости по телевизору. Больше смотреть было нечего, я немного почитал, потом в одиннадцать выключил свет.

– Вы живете один? – спросил Верлак.

– Да, с женой я развелся больше года назад. Дом в Пюрикаре остался ей.

– Кто-нибудь видел или слышал, как вы пришли домой?

Для Родье этот вопрос был неожиданным, будто он только сейчас понял, что его спрашивают об алиби.

– Вообще-то нет, – ответил он, на этот раз медленно и неловко. – Моя квартира на первом этаже, вход с задней стороны дома. Соседи сверху, молодая пара, пришли домой поздно, когда я уже выключил свет. Я слышал, как они смеялись в холле.

Полик отметил, что и Родье, и его ассистент живут на первом этаже и алиби ни у одного из них нет.

– Такая конфронтация – обычное дело в ваших отношениях с профессором Мутом?

– Совершенно нет! Мы с ним ладим… то есть ладили вполне, учитывая все…

Верлак посмотрел на Родье:

– Что именно учитывая?

– Дело в том, что мы с Жоржем придерживаемся противоположных взглядов на историю католицизма во Франции. Он – специалист по Клюни, а я занимаюсь цистерианцами. – Родье впервые улыбнулся. – Он и жил очень роскошно, как изучаемые им священнослужители.

– Вы хотите сказать, что вам это было неприятно? – спросил Верлак.

– Нет-нет! – буквально залепетал Родье. – Я только хотел сказать, никак не осуждая, что я живу совсем иначе.

– Но все же не в пещере в далеком монастыре?

«Родье засмеялся фальшиво», – подумал Верлак.

– Нет, совсем не так аскетично, как следовало бы. Скажем так – просто.

– Вы разбираетесь в искусстве? – спросил Полик. – Дуайен был коллекционером?

– Да, был. Но у меня по истории искусства только самые базовые знания. Вот это и был один из пунктов наших разногласий. Я считал его занятие коллекционированием… неподобающим. А так мы вполне нормально взаимодействовали, и он практически обещал мне…

– Пост дуайена? – договорил Верлак.

– Да, – кивнул Родье. – Доктор Роккиа и доктор Леонетти, кажется, думают, что это место предназначено им, но на прошлой неделе Жорж мне сказал:

«Когда будете на этой должности…» Так что вы понимаете, отчего я так расстроился и как это было неожиданно – такая вспышка и такое заявление в пятницу. Я был настолько уверен, что даже велел Клоду – это мой аспирант – упаковать книги с полок в моем кабинете!

Родье вдруг тяжело вздохнул, чем напомнил Полику его дочь Лею, которая понимала, что вторую порцию мороженого ей не разрешат. То есть слишком наигранно.

– Ваш ассистент, Клод, на приеме не был, – сказал Верлак.

Родье улыбнулся:

– Нет, конечно. Приемы, вечеринки ему не по сердцу. Он был в библиотеке, исследовал одну находку, которую мы сделали в тот день.

– И вы вечером в пятницу не рассказали Клоду, что произошло на приеме? – Верлак таким образом проверял ответ Клода. – Он знал, что дуайен отменил свою отставку?

– Нет, я Клоду не звонил. У меня нет мобильного телефона, и у Клода тоже. Я сообщил ему на следующий день. Но по дороге с приема к машине я зашел в телефонную будку и позвонил своей бывшей жене.

Верлак приподнял брови:

– В самом деле?

Родье пожал плечами:

– Мы были женаты тридцать лет, и она знала Жоржа. Всегда его осуждала, говоря, что он двуличен и больше интересуется стеклом и женщинами, чем университетом. Я ей позвонил рассказать, что он только что сделал. Она была в ярости!

– А потом вы пошли домой?

– Да. Улицы Мазарена были необычно тихими. Я пришел домой, посмотрел новости, почитал и лег спать.

Допросы на этот день кончились. Доктор Родье решил идти домой пешком – путь составлял пять километров, последним участком его был крутой подъем, но Родье не любил все время ездить на машине. Бруно Полик пошел искать кофе покрепче, а Верлак остался сидеть в тишине, листая блокнот. Допрашивать ученика и учителя одного за другим оказалось интересно, как и предположил Полик, но какая-то странность привлекала внимание Верлака во время допроса Родье, и сейчас он понял: из этих двоих казался взрослее и лучше владел речью именно ученик. Если бы Верлак был студентом и ему пришлось выбирать, у кого учиться, то без размышлений он выбрал бы Клода Оссара.

В понедельник утром Полик с Верлаком решили, что пойдут взглянуть на квартиру Жоржа Мута и проведут оставшиеся допросы. Нужно было поговорить с уборщицей, обнаружившей тело в субботу утром. Ей, беженке из Руанды, которая в детстве видела слишком много убийств, доктор дал успокоительного и отправил домой отдохнуть. Она, в отличие от аспирантов, была достаточно встревожена или слишком любопытна, чтобы наклониться и увидеть, что дуайена убили каким-то тяжелым предметом.

Верлак, усталый, поехал домой и поставил машину в парковочном гараже к северу от кольцевой дороги, опоясывавшей старый центр Экса. Дальше он шел мимо собора с подсвеченными скульптурами. Как ни странно, святые были почти все с головами, в отличие от святых в других церквях, обезглавленных во время революции. Был воскресный вечер, город затих, и хотя Верлак сожалел, что холодильник у него пуст и приготовить ничего не получится, ему нравились пустынные улицы Экса.

Он свернул налево на пустую площадь Архиепископата, где летом будут кишеть зрители оперы, потом направо и до конца коротенькой улицы Адамсона, к своему дому. Два-три раза в год он заказывал себе пиццу на дом и решил сейчас так и сделать. Заставив себя взбежать на пятый этаж к своей квартире, он с облегчением выдохнул, входя и оказываясь среди любимых книг и картин.

Поставив телефон на зарядку, он проверил городской – нет ли сообщений от Марин, которую ему пришлось оставить в Любероне. Их не было.

Он заказал пиццу, взял в холодильнике пиво и пошел раздеться и принять душ.