– Что тебя вообще могло навести на такую мысль?

– Профессор Мут был красивым мужчиной – не могло у него быть любовницы? Нет? Женщина его возраста, разведенная, элегантная. Ссоры любовников иногда кончаются убийством.

– Нет! И выбрось такие грязные мысли из головы! Это Сильви на тебя влияет!

Марин поставила чашку, вздохнула. Раз в жизни хотя бы, придя сюда, не спорить об Антуане и Сильви.

Флоранс Бонне увидела досаду на лице дочери и решила поделиться некоторой информацией, хотя вообще-то сплетни были не в ее натуре.

– В пятницу вечером, на приеме, – она наклонилась над деревянным столом, – я действительно видела, как секретарша Жоржа – эта серая мышь-всезнайка, – с ним флиртовала.

– Правда? – спросила Марин. Она очень сомневалась, что мать имеет понятие, что такое флирт. – И как?

Мадам Бонне намазала круассан абрикосовым джемом и продолжила свой рассказ:

– Да-да. Она ему что-то шептала на ухо, прикрыв глаза, а потом смеялась. И так несколько раз.

Марин подумала, что действительно похоже на флирт. Очень странно. Муту было за семьдесят.

– Может быть, мадемуазель Захари к нему подлизывалась, чтобы от него что-то получить? Деньги, например?

– Зачем ей деньги?

– На жизнь! – Марин тут же пожалела, что повысила голос, и продолжала уже спокойнее: – Мама, у нее зарплата близка к минимальной.

Бонне жили в благословенном неведении о повышении стоимости жизни, низких зарплатах и ценах на недвижимость. Они были бережливы и не могли себе представить, что не все таковы: людям может хотеться того, что они считают баловством: хороших машин, обедов в ресторане, модной одежды.

– Очень сомневаюсь, что старик ее мог заинтересовать в сексуальном плане, – закончила Марин.

– Ты только что сказала, что Жорж мог быть убит в результате ссоры любовников, – напомнила мадам Бонне.

– Да, но любовница должна быть его лет и его круга – тогда это вполне вероятно.

– Подожди, я тебе еще не все рассказала, дослушай до конца. Сейчас, я только еще кофе тебе налью.

Марин передвинула чашку по столу. Мать сегодня нервничала, что было для нее нехарактерно.

– Не все? А Антуану ты все рассказала?

– Я узнала только недавно. И еще он… этот твой судья… я его выношу только в малых дозах. Он него пахнет застарелым сигарным дымом. Frimeur![17]

– Мама, Антуан не становится показушником только потому, что курит сигары. И в его клубе курильщиков сигар есть ребята небогатые и непоказушные. И вообще я не хочу спорить на эту тему. Так что за новости у тебя?

– Мы только что провели срочное заседание комитета Дюма, чтобы обсудить следующего стипендиата – мне приятно тебе сказать, что это человек, который мне очень нравится, – и столкнулись с некоторыми проблемами. – Мадам Бонне макнула круассан в кофе и откусила кусок. С рогалика сполз кусочек масла, оставив на поверхности горячей жидкости блестящий мазок. – Мы, комитет, только рекомендуем стипендиата. Окончательное решение за дуайеном, а поскольку Жоржа нет…

– Понимаю. А другие проблемы какие?

Мадам Бонне отпила кофе, наклонилась через стол и заговорила шепотом. Марин выслушала ее рассказ.

– Это звучит странно. Могу посмотреть записи, если тебе хочется узнать другое мнение, – сказала она. – Документы у меня здесь. – Мадам Бонне протянула Марин желтую, сильно потрепанную папку.

Марин посмотрела на мать, которая уже вскочила и стала мыть кофейные чашки. Посудомоечной машины у Бонне не было – что забавляло Марин, но возмущало пять сестер мадам Бонне. Не может ли быть, что мама боится Антуана не меньше, чем он ее?

От этой мысли Марин улыбнулась, потом встала попрощаться. Взяла с кухонного стола папку с надписью «Дюма» и произнесла:

– Мне предстоит напряженная неделя, мама, но может быть, я смогу вас с папой увидеть в следующие выходные?

Мадам Бонне, не поворачиваясь, ответила:

– Да-да, посмотрим, может быть, получится. Твой отец вернется к тому времени с медицинской конференции.

Марин кивнула, не удивляясь, что о визите к родителям надо договариваться заранее.

Она вышла к двери, надела жакет. Увидела старое зеленое зимнее пальто отца, которое он носил, когда чета Бонне совершала долгие прогулки по окрестностям, и почувствовала, что скучает по отцу, как и он по ней наверняка. А мать по дочери хоть когда-нибудь скучает? Марин в этом сомневалась. Даже уйдя на покой, Флоранс Бонне продолжала заниматься комитетами, теологией и церковной деятельностью, как было всегда.

Когда вошла Анни Леонетти, держа в руках стопку толстых книг, Полик с Верлаком обсуждали версию, что убийца вообще никак с университетом не связан.

– Как вы? Может, вам принести что-нибудь? – спросила она.

Верлак удивленно поднял на нее глаза.

– Спасибо, о нас позаботились, – ответил он коротко.

Она положила книги на стол. Одна соскользнула с вершины стопки и поехала к Полику. Он протянул руку и удержал остальные тома, в благодарность Анни выдала ему свою знаменитую широкую улыбку.

– Иду по горячему следу святой Девоты, – сказала она, продолжая улыбаться. – Кажется, перелопатила кучу работы, пока ждала допроса.

Полик подал доктору Леонетти стул, и она села. «Вид у нее уверенный», – подумал Полик.

– Значит, вы помогли убрать посуду и ушли, – сказал он. – Вы знаете точное время своего ухода?

– Да, я посмотрела на часы в кухне. Было десять минут первого.

– Сколько времени заняла у вас дорога домой?

– Минут десять пешком, – ответила она. – Мы живем в дешевой квартире на бульваре Уинстона Черчилля, возле университета. Совсем рядом с гуманитарным корпусом.

– Когда вы пришли, ваш муж еще не спал? – спросил Верлак.

Он отметил про себя, что для описания своей квартиры доктор Леонетти выбрала слово «дешевый».

– Да. Мы еще какое-то время разговаривали. Я ему рассказала о вспышке Бернара, и какие очаровательные эти мальчишки, Янн и Тьери, и что Гарриг, моя ассистентка, весь вечер промолчала, comme d’habitude[18].

– Вы с Гарриг в тесной дружбе? – поинтересовался Верлак.

Она подалась вперед, глаза ее блестели.

– Я бы сказала, что да. Не то чтобы она меня почитала или что-то в этом роде… нет, она слишком горда для этого. Но я в ней уважаю интеллект и скромность.

Гарриг когда-нибудь станет ярким светилом, и от этого ее застенчивость еще сильнее раздражает.