Ольга Николаевна влетела в спальню, Каукалов, не понимая, откуда у него взялось такое нетерпение, кинулся следом, нагнал Ольгу Николаевну, повалил на кровать.

А через десять минут наступило полнейшее оглушение, он совершенно ничего не слышал: ни голоса Ольги Николаевны, ни музыки, которую она включила, ни звяканья бутылки о край стакана - Ольга Николаевна хотела налить себе виски, но у неё ничего не получалось, ослабшие руки тряслись, и Каукалов ничем не мог ей помочь - он так же обессилел!

Наконец Каукалов почти пришел в себя, начал хоть немного слышать сквозь ватную пелену до него донесся серебристый девчоночий смех Ольги Николаевны.

Кончив смеяться, она сказала:

- Я тут обнову тебе привезла. - И добавила строгим учительским тоном: - А пока марш в ванную!

Каукалов покорно поплелся в ванную, а когда вышел, увидел, что на кровати лежит новенькая милицейская форма. На серой форменной куртке погоны капитана, а справа, к карману, куда обычно цепляют ордена, привинчен наградной милицейский значок.

- Одевайся! - приказала Ольга Николаевна Каукалову, и тот, подхватив с постели серые суконные штаны с красным кантом, торопливо натянул их на себя. Потом надел куртку с новенькими, плохо гнущимися погонами.

Впрочем, форма вся была новенькая, никакого б/у - "бывшего в употреблении", - неглаженая, пахнущая резкой химией, отпугивающей разных жучков, мух, паучков, моль, червячков, прочих любителей полакомиться казенным добром, рукава мятые, на брюках вместо одной складки нарисовалось целых три. Ольга Николаевна обошла кругом босого, кривовато стоявшего на ковре Каукалова.

- Отгладить форму - это проще пареной репы... Ну-ка, подними руки! Фриц из Сталинграда... - Она пощупала Каукалова под мышками, спросила: - Не жмет? - Дернула куртку за полу, ответила сама себе: - Не жмет. Длина нормальная. - Ухватив пальцами складочку ткани на брюках, сильно потянула. Тонкие изящные пальцы Ольги Николаевны были цепкими, ткань на брюках затрещала, но не порвалась. - Но-но-но! - предупреждающе проговорила Ольга Николаевна, снова потянула. - Ну что ж... - удовлетворенно заключила она и опять обошла Каукалова. - Все о'кей! Сам-то ты как ощущаешь себя в этой одежде?

- Нормально, - ответил Каукалов, хотя форма ему не нравилась - не только милицейская, а всякая вообще, это присуще каждому человеку, прибывшему из армии: два года, проведенные там, способны отбить вкус ко всякой одежде, имеющей погоны, но он высказываться по этому поводу не стал.

Из-под тахты Ольга Николаевна достала плотный полиэтиленовый пакет, кинула на ковер.

- Это - форма для твоего напарника. - Потом вытащила ещё один пакет, также кинула на ковер. - А здесь - полевая форма, пятнистая, два комплекта.

- Спасибо, - тихо, чуть растерянно, словно бы не зная, что сказать, поблагодарил Каукалов.

- Этот старый валенок Арнаутов зовет твоего напарника еврейчиком. Он что, действительно еврей?

- Да.

- Час от часу не легче, - с досадою поморщилась Ольга Николаевна.

Каукалов развел руки в стороны.

- Что есть, то есть. Мы с ним знакомы со школьной поры. - Каукалов, любопытствуя, какое же звание Ольга Николаевна "присвоила" Илюшке Аронову, нагнулся, приоткрыл пакет, увидел три лычки на погонах - сержант, значит, будет Илюшка, - пошевелил пальцами босых ног. Это получилось смешно и Ольга Николаевна невольно улыбнулась. Каукалов помял рукой ткань ароновской формы и спросил первое, что пришло в голову: - Мы в этой форме не запаримся?

- Не запаритесь! Наоборот, скоро зима, мерзнуть будете.

Подумав о том, что зима в Москве иногда выпадает жесткая, Каукалов согласно кивнул. А с другой стороны, слякотных, очень теплых зим тоже полно - сколько раз уже было, когда на первое января, в разгар самого лучшего зимнего праздника, шел нудный осенний дождь, обкладной, на весь день, как в каком-нибудь насморочном сыром ноябре. В природе все перемешалось, и какая будет зима, не предскажет уже никто.

Ольга Николаевна с маху упала на тахту, роскошный розовый халат расползся в стороны. Каукалов, глядя на обнажившееся тело, сглотнул слюну и медленно, будто во сне, прямо в форме повалился рядом...

А потом Ольга Николаевна давала наставления: в форме дома не появляться, исходной базой на первых порах считать гараж старика Арнаутова, а потом... потом надо будет подобрать специальное помещение - скорее всего, квартиру, в которой Каукалову с напарником надлежит обосноваться, там они уже могут ходить в форме, поскольку для всех, кто будет их встречать, для соседей, знакомых из ближайших "точек" - словом "точки" Ольга Николаевна определила магазины, ларьки, скамейки, на которых бессменно дежурят бабульки с кульками семечек, - они будут сотрудниками милиции. Точнее, какого-нибудь её подразделения: отряда быстрого реагирования, отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, такие тоже созданы в милиции, либо, что самое лучшее, - дорожно-патрульной службы ГАИ.

- Теперь вот что, - Ольга Николаевна нервным движением выдернула из кожаной сигаретницы длинную темную сигарету с золотым ободком, Каукалов отметил, что этой сигаретницы у неё в прошлый раз не было, - резко щелкнув зажигалкой, прикурила, - надо экспроприировать "шестерку". "Семерку" вам придется оставить.

- Нет проблем, - сказал Каукалов, - хоть "мерседес" шестисотой модели. Нам, татарам, все равно...

- Дурак, - выругалась Ольга Николаевна, добавив несколько матерных слов. Каукалов вновь подумал о том, что мат ей здорово идет. - С "мерсом" тебя загребут в десять минут. Если не наши, то чужие, из какой-нибудь солнцевской или коптевской группировки. Все шестисотые "мерседесы" расписаны по Москве - либо за президентской структурой числятся, либо за группировками.

- А банки? - спросил Каукалов и в тот же миг, - жаль, что запоздало, - понял: он задал нелепый вопрос. - У банков же полно шестисотых "мерседесов".

- Банки и группировки - это одно и то же. Банки под группировками ходят. Думаешь, что экспроприировал "мерседес" у банка, а на деле оказывается - у воровского авторитета Петьки Золотые Зубы, либо у Редьки, Фофана или Капитана... - Ольга Николаевна провела ладонью по своему животу. Жест был возбуждающим. Глаза у Ольги Николаевны из голубых превратились в сизые, и она, бросив сигарету в хрустальную пепельницу, повернулась к Каукалову: - Ну, красавчик, не устал еще? Имей в виду - я неутомимая. Если уставать будешь - заменю тебя на другого.

- Да нет, я не устал, - пробормотал, совершенно не узнавая своего голоса, Каукалов.

- Это хорошо. А машина, повторяю, должна быть обычная "шестерка". Голос у Ольги Николаевны сделался незнакомым, каким-то сдавленным. Она действительно была неутомимой женщиной. - Мы её перекрасим в "канарейку".

Каукалов понял, что все люди, на чьи шеи он накинул и ещё накинет удавку, навсегда останутся у него в памяти, никогда не исчезнут, не сотрутся, они наверняка будут приходить к нему по ночам и спрашивать, за что же он их убил... Ведь если бы он просто потребовал у них машины - они бы отдали их без всякого сопротивления, жизнь, какой бы ни была худой и нищей, все равно дороже машины, - но Каукалов убивал их...