В полдень он все еще там, не двинулся с места. Небо ясное, ветер дует уже не так сильно, порывами, но холод пронзительный. Буду ли я в чем-то виновата, если он даст дуба под моей дверью, а я ничем ему не помогу? Я занимаюсь своими делами, перехожу с этажа на этаж и время от времени возвращаюсь к двери, чтобы убедиться в его присутствии – чертов сын по-прежнему на посту.

Звонит Анна и, когда я ввожу ее в курс дела, советует мне по- быстрому гнать Патрика домой, пока он не простудился или не закатил скандал.

– Ну как ты ухитряешься попадать в такие ситуации? – спрашивает она. – Ты меня поражаешь. Хочешь, я приеду?

– Нет, – отвечаю я, покосившись на Патрика. – Не стоит.

Я смотрю фильм с Леонардо Ди Каприо, а когда поднимаю голову, на дворе вечер и он все еще там. Я кружу по комнате некоторое время, наконец одеваюсь и выхожу.

Я стою перед ним, уперев руки в бока.

– Вы думаете, это очень умно? Собираетесь всю ночь просидеть на этих качелях, скажите мне?

Разве что искра промелькнула в его глазах, и только. Он сжимает верблюжий воротник у горла, и рука кажется приклеенной сверхпрочным клеем к отворотам пальто, которое холод припорошил белым инеем. Я догадываюсь, не знаю, по каким признакам, что он пытается жалко улыбнуться, но мускулы его лица, очевидно, закоченели.

Я просовываю руку ему под локоть и силой заставляю его встать. Выглядит он неважно, продрог до костей, весь съежился, взгляд блуждает. Я указываю ему на табурет – не хочу, чтобы он здесь засиживался, – у камина и готовлю грог, который он выпьет, когда снова сможет шевелить пальцами, – но пока его бьет крупная дрожь.

– Что у вас, собственно, за проблема? – спрашиваю я. – Что не так?

Я не жду ответа. Закуриваю сигарету. Он качает головой, вижу, что пытается произнести какие-то слова, но изо рта не выходит ни звука. Я предлагаю ему пастилку для горла с анестетиком.

– Пейте грог и идите домой, Патрик. Остановимся на этом, ладно?

Еще стуча зубами, он сообщает мне, что хочет только принести свои извинения, сказать, как он сам себе противен из-за того, что тронул меня.

Я долго смотрю на него, дрожащего у камина.

– Все хорошо, все в порядке, не делайте из мухи слона, – говорю я.

Я прикуриваю сигарету и сую ее ему в рот.

– Скажите мне правду, Патрик, я вам не нравлюсь?

Он поперхнулся от возмущения, что-то лепечет. За окнами уже темно.

Я смотрю на него. Ничего не говорю. Думаю, мне не хватает терпения. Я устала. Жду, когда к нему вернутся краски, когда он выпьет свой грог, и выставляю его за дверь, указав направление к его машине, которая дожидается на другой стороне улицы.

Он дважды оборачивается ко мне, колотя себя в грудь, и я неопределенно качаю головой. Светит полная луна. Я смотрю, как он выезжает на обледеневшее шоссе и катит к себе, на другую сторону. Встречала я чудиков за мою карьеру, но Патрик побил все рекорды. И все же он мне нравится, несмотря ни на что. Мне и хотелось бы сейчас же поставить крест на этой истории, сжечь все мосты, потому что можно нажить одни только неприятности с таким сложным, непредсказуемым мужчиной, но я думаю, что еще не так стара, думаю, что могу еще пережить кое-какие приключения, выходящие за рамки обычного, еще в состоянии, еще в силах, – партия, на мой взгляд, не может быть такой короткой.

Я стою некоторое время у камина, унесясь мыслями далеко, потом поднимаюсь в кабинет, чтобы упаковать подарки, – я опоздала, смерть мамы сильно выбила меня из графика. Я надписываю карточки, вкладываю их в пакеты, потом зеваю. Я еще не отняла руку от рта, когда на меня набрасываются и грубо валят на пол – на ковровое покрытие. В падении я вырываю из розетки шнур лампы на письменном столе, погрузив комнату во мрак. Я кричу. Получаю крепкий удар в челюсть. На мужчине маска. Я немного оглушена, но брыкаюсь изо всех сил и кричу еще громче. На этот раз он плохо меня схватил, или это я так разбушевалась, но ему не удается скрутить меня, – я не чувствую никакого страха, меня охватила жгучая ярость, я даже не знаю, вооружен ли он, так меня ослепляет гнев.

Он тем временем придавливает меня всем своим весом и хватает за горло. Я кричу: «На помощь! Помогите!», за что получаю мощный удар в лицо, но я слишком зла, чтобы потерять сознание, и, пока он пытается спустить с меня штаны, хватаюсь за ножку этажерки с книгами и ухитряюсь высвободиться, извиваясь и колотя ногами по его голове.

Но перевес на его стороне, и я вынуждена отползти, ожидая, когда он набросится снова. Я сижу на полу, прижавшись спиной к стене, и вдруг случайно мои пальцы натыкаются на ножницы, которыми я пользовалась для упаковки.

Он вскидывает руку, чтобы снова схватить меня, но эта рука повисает на лету, я протыкаю ее одним ударом насквозь, насаживаю на мои портновские ножницы.

Теперь кричит он, я слышу его голос, но я и так уже знаю, кто это, может быть, я даже знала это всегда, прежде чем сорвать с него маску.

Я вскакиваю на ноги, направив на него ножницы. «Уходите», – приказываю я глухим голосом, дрожащим от гнева. Толкаю его к лестнице. «Уходите отсюда! Вон!» Я размахиваю острием, красным от крови, перед его лицом. Мои глаза мечут искры. Я только и жду случая, чтобы снова ударить, я буду быстра, как молния. Как же я зла. Он это видит. Я рада, что он это видит. Он морщится, пятится, еле держась на ногах, прижимая к груди раненую руку. Но за этой гримасой я не знаю, что он на самом деле чувствует. Он отступает к входной двери. «Убирайтесь вон! – кричу я. – Не смейте больше ко мне приближаться!»

Он поворачивается и берется за ручку. Больше всего меня озадачивает, что я набросилась на Патрика. На того Патрика, которого я знаю, моего соседа, который со мной флиртует и все такое. А ведь понятно, что это кто-то другой, тот, кто на меня набросился, этот тип в маске, не он. Если бы не рана на руке, я бы вообще не знала, на каком я свете. «Что же ты делаешь? – как будто говорю я себе. – Это твой друг Патрик, ты его не узнаешь?»

Дверь открывается. Он отступает. Я продолжаю держать ножницы на уровне его лица. Полная луна почти слепит. Я щурюсь. И тут два Патрика накладываются друг на друга в моем сознании, и я останавливаюсь. Он продолжает пятиться, и теперь я отлично вижу его двойника, того, что изнасиловал меня в первый раз и только что попытался сделать это снова. Поскользнувшись, он ударяется лицом о лед – мне приходится сдержаться, чтобы не помочь ему, чисто рефлекторно.

Надо бы позвонить в полицию, но я этого не делаю. Лучше принять ванну. Даже себе я не смею сказать правду.

Назавтра я еду за своей машиной, что дает мне случай впервые наведаться на кладбище. Я не обязана, это может подождать, но аллеи относительно пусты, и ничто мне не помешает, если я вдруг решу бежать.

Надгробие пока не положили, но земляной холмик, наверно, впечатляет еще больше. Остались цветы, еще не совсем увядшие, и этот период между Рождеством и Новым годом всегда странен, что доказывает непривычная тишина, сопровождающая мой приход и рождающая чувство покоя и нереальности, совершенно мне подходящее. Я наклоняюсь, чтобы поправить сама не знаю что, и прошу у нее прощения за мое жалкое представление на похоронах. Сегодня отличный день, чтобы навестить могилу матери. Небо ясное и белое, как лилия, а прохладный воздух покалывает, ровно насколько надо.