— То есть решила исправлять то, что испортило время, — сочувственно заметила я.

— Да. Только испорченной была я с самого рождения, а время тут ни при чем.

— А как же ты познакомилась с Клайвом? — спросила я, умудрившись просунуть под спину локоть, отчего мне стало гораздо легче.

— Я к этому и веду. В конце последнего года в школе — я, кстати, окончила ее с отличием — мы, учащиеся, готовили выставку. Вернее сказать, я готовила. Остальные же вечно где-то пропадали. Я в одиночку пыталась водрузить на стену громадного Вермера в тяжеленной рамке. Составила вместе два стола, на них стул и так справилась.

— Вермер? На школьной выставке? — удивилась я и подумала: «Да она прямо-таки фантазерка! И почему только я ей верю?»

— Просто я проходила практику в реставрационной мастерской, и эта картина была оттуда. Мне сказали, что это подлинный Вермер. Они, конечно же, планировали загнать его за пару миллионов. Я сделала всю реставрационную работу по этой картине, и мне разрешили взять ее на выставку. Школьная практика — это ж чистое рабство! Столько работы, а оплаты никакой.

— Но разве это не рискованно? А если бы она пропала или ее украли?

— Рискованно, — согласилась Зельда. — Но тогда они получили бы страховку. Это лучше, чем отдавать на экспертизу. Да ты посмотри на меня, безмозглая телка! Я не смазливая блондинка, так что с чего им меня баловать?

Я понимала, почему люди недолюбливали ее, даже когда она не вела себя как сумасшедшая и не трясла пистолетом.

— Ты давай-ка меня не перебивай, — продолжала она. — Это тебе, может, всю жизнь из-за внешности делают скидки, но только не мне. Так вот я корячилась на этой пирамиде из столов и стула, когда у меня за спиной кто-то сказал: «Прекрасная картина!» Голос был мужской, низкий и с хрипотцой, но хорошо поставленный. Такой, знаешь, чуть глуховатый. Я поняла, что это моя судьба. Будущее словно заглянуло в настоящее, чтобы подать мне знак: «Он пришел!» Этот голос будет звучать в моих ушах всегда. Я обернулась посмотреть, в каком же обличье явилась ко мне судьба — карлика, прокаженного или циклопа? Но он оказался из тех, кого видят в обществе кукольных блондинок, — высокий, красивый, прекрасно одетый, и в глазах что-то вроде интеллекта. Я чуть не рухнула со стула — вовремя схватилась за стену.

— Похоже на Вермера, — сказал он.

— Это и есть в некотором роде Вермер. Примерно на один процент. Были тут еще кое-какие детали, когда я начинала. Скорее, работа школы Вермера. Так, пожалуй, вернее.

— Значит, я ошибся, — произнес он.

— Такова была задумка, — ответила я.

И предложила ему отойти подальше, проверяя, надежно ли укрепила картину.

— А кто воздвиг эти баррикады? — спросил он, указав на мою пирамиду.

— Я воздвигла.

Польщенная и довольная собой, я спрыгнула на пол и встала перед ним нахально.

— Вот, полюбуйтесь! Перед вами настоящий изобретатель строитель — мастер на все руки, отличный водопроводчик, прекрасный штукатур, замечательный электрик, Вермера подделываю на ура и школу окончила с отличием. А что ноги короткие, мордашкой не вышла и волосы сальные, так это уж извините. Все в одном флаконе не бывает.

Он протянул элегантную руку с длинными холеными пальцами, коснулся моих волос, щеки и сказал:

— У тебя на волосах золотая пыльца.

Это действительно было так. Когда я вешала картину, с рамы мне на голову просыпалась позолота. Теперь мои волосы блестели, и он это заметил. В тот момент я и влюбилась в него.

А он посмотрел на палец, которым провел по моим волосам, и заметил:

— Теперь у меня на обручальном пальце золото. И как же нам с этим быть?

Из этого я заключила, что он тоже в меня влюбился. Хотя, как я вспоминаю, это был, кажется, палец правой руки, а обручальное кольцо ведь носят на левой. Но я думаю, он не хитрил, а просто перепутал — не мог же так быстро сообразить. Хотя, если разобраться, что я понимаю в мужчинах, в женитьбах, в обручальных кольцах и в том, на ком мужчины женятся, а на ком нет?

Я, конечно, могла растолковать ей, что мужчины из аристократических семей не женятся на коротконогих незаконнорожденных дурнушках, как бы ни сияли позолотой их волосы, но решила не отвлекать Зельду от процесса, поскольку помнила — если она что-нибудь не предпримет, у меня просто выпадут ресницы.

— Он отвез меня домой, в мою скромную комнатушку в общаге, — продолжала Зельда, и голос ее потеплел от воспоминаний. — Он сам вымыл мне волосы, вытер их полотенцем и подул, чтобы распушить. Он заглянул в мой убогий гардероб, судя по всему, поразился увиденному и выбрал старое серое платье — такое заношенное, что казалось невесомым. Я чувствовала себя собственным двойником, каким-то бестелесным духом, призрачной красавицей — из тех, что являются мужчинам во сне. Он повел меня ужинать в ресторан, объяснял, каким ножом и вилкой пользоваться, в тот же вечер мы оказались в постели, а к концу недели я поселилась на чердаке старой развалины, которую тогда представлял собой Хилфонт-Хаус, а на пальце моем красовалось колечко его матери. С матерью я, правда, пока не познакомилась, а колечко было всего лишь с опалом. Будущая карьера в реставрационных мастерских была забыта, и малышка Зельда Флоренс, которая еще недавно была никем, в одночасье получила возлюбленного, жениха и собственную комнату — правда, поначалу мне приходилось таскать ведром воду из конюшен и бегать в сортир на улицу. А в придачу ко всему мне достался один из лучших и прославленных домов Англии, который намечал реставрировать.

Клайв жил бы вместе со мной, если бы не игровая зависимость. Чтобы избавиться от нее, он записался в Общество анонимных игроков и посещал их сеансы в Лондоне каждый день. Жил он у своего дружка-гея Дэвида пять дней в неделю. Так было разумнее и удобнее. Он приезжал по вторникам — привозил стройматериалы и, если была необходимость, рабочего. Я, конечно, сильная, но не со всем могу справиться. Повешу на крюк тяжеленного Вермера, но рушить кувалдой дубовые стены мне не под силу. Впрочем, он, по-моему, считал меня способной на все. Иногда вместе с ним приезжал его друг архитектор, но мне больше нравилось, когда мы оставались вдвоем. Днем по вторникам он возил меня по магазинам — я не умею водить (так и не научилась объезжать разные препятствия и все время врезалась в них, поэтому не получила водительских прав). Так вот, он возил меня по магазинам и покупал все, что мне понадобится на будущую неделю. Да, он был такой — покупал все, что я захочу! А вечером я готовила, мы ужинали на чердаке, вместе ложились спать и просыпались тоже вместе. В среду утром он осматривал сделанное, говорил, что нужно изменить или поправить, и днем уезжал — бороться со своей пагубной привычкой.

Три года! Три года это длилось! Я была счастлива. Прекрасный дом поднимался у меня на глазах, а когда тяжелые строительные работы закончились и я приступила к отделочным, это был уже просто рай. Иногда мне казались непонятными те или иные решения. Однажды я спросила, зачем мы испортили такие роскошные гостиные, превратив их в цепочку крохотных спален, и он объяснил это тем, что семья большая и у каждого должна быть своя комната. Тогда они смогут приезжать когда захотят, и полюбят меня, как полюбил он. А когда я спросила, зачем нужно дробить просторную конюшню на множество отсеков, он сказал, что собирается завести породистых лошадей и научит меня верховой езде. Я тогда пришла в поросячий восторг. Но никаких лошадей он так и не завел. Вопрос этот — почему? — терзал меня, и мне хотелось спросить у его матери, у Дэвида, хоть у кого, но он ненавидел, когда я задавала вопросы, ужасно сердился, кричал и швырял разные предметы. А я не любила раздражать его. Мне он объяснил так: все идет как надо, и мой день еще настанет.