– Привет, друзья, – прошептала девушка. – Как же вы нужны мне сегодня…

Но деревья не шептали в ответ; голые дубовые ветви не приветствовали, и тёмные сосны безмолвствовали. Пропал восторженный летний шелест. Исчезли звуки жизни, пение птиц и стук дятлов. Земля превратилось в море из увядших листьев. Обилие папоротников, таких ярких и зелёных летом, обернулось неприметной коричневой гнилью. Совсем скоро припадут они к земле, что взрастила их.

– Вот бы закопаться под листву и проспать до весны. Ни с кем не говорить и никого не видеть… Разлучиться с Циндерфелом, Нордвластом и Империей.

Хьелльрунн прикоснулась пальцами к грубой дубовой коре. Дерево стало сигналом: неподалеку была любимая поляна, где ландшафт отличался от привычного, однако она ушла от города слишком далеко.

– Не сегодня, не сегодня… – прошептала Хьелль, заходя всё дальше в чащу.

Марек велел не заходить далеко от дома, однако возвращаться обратно желания не было. Холодными пальцами Хьелльрунн схватила корягу – не с пустыми же руками уходить. Отец в своём горе, может, и не заметит отсутствие дров, однако камин чем-то следовало топить.

Потерянная в мыслях, Хьелльрунн заходила всё глубже и глубже в лес, собирая хворост, ежели вспоминала. И тут на пути явилось ничем не примечательный пастуший домик – одноэтажное строение с соломенной крышей и коротким дымоходом, столь привычными для Циндерфела. Одна стена и часть обветшалой кровли поросли густым мхом. Невзирая на запертые окна, дверь оказалась приоткрыта – хотя с первого взгляда щель и не заметишь.

– Ничего не случится, если гляну разок, – убеждала себя Хьелльрунн.

Перед дверью стоял широкий изрубленный пень, потемневший от дождя и мха. Отец упоминал о хижине лесоруба, но Хьелль никогда не думала, где та могла стоять.

Ведомая любопытством она подошла ближе. Свет не пробивался сквозь щель; золотое мерцание не лилось через ставни. Девушка помедлила, разрываясь между тремя ощущениями: уязвимостью одинокого путника в столь пустынном месте; холодом ветра, что настиг её даже в глубине леса; и тревогой – ей чудилось, что за ней наблюдали.

– Мне не страшно, – прошептала она. – Я не стану вздрагивать при малейшем шорохе, – старалась успокоить себя Хьелль.

Хруст ветки напугал так сильно, что она поскользнулась и упала среди мёртвых листьев, разбросав вокруг хворост. Как только девушка оправилась от падения, как вдруг над головой закаркали две вороны.

– Что ж вы меня не предупредили? – Хьелльрунн хмуро глянула на птиц.

Первая спрятала голову под крыло, а другая приподняла хвост, распушила перья и выпустила струю водянистого помёта.

– Где же манеры? – Хьелльрунн отвернулась от ворон и бросила взгляд на хижину.

Теперь, после пережитого испуга, домик уже не казался страшным. Она потянулась к двери, но вороны вновь закаркали. Хьелльрунн застыла; осторожный взгляд через плечо подтвердил, что шумные птицы взволнованы: они махали крыльями и суетились, пока одна не сбила другую с жерди. Хьелль ухмыльнулась.

Будь на моём месте Стейнер, его бы не остановили две горластые, дряхлые вороны.

Одна из птиц не сводила пристального взгляда с девушки, другая тем временем обиженно хлопала по земле крыльями.

Замёрзшими пальцами Хьелль приоткрыла дверь во мрак. Она осталась в дверях, не желая переступать порог. Быть может, скудный дневной свет раскроет тайну заброшенного жилища? Ни единого шороха в темноте не было слышно, и любопытство ещё ярче разгорелось в сердце. Хьелльрунн приблизилась к очагу, протянула руки к пеплу и ощутила ладонями лёгкое тепло. Кто-то здесь был – вероятно, прошлой ночью. На полу образовалась лужа: на железном колышке висел мокрый плащ. В голове возникла живая картина: кто-то бежит через лес поздним вечером, промокший до нитки, отчаянно стараясь найти приют.

Хижина не сильно отличалась от её собственного дома. В центре стоял стол и три стула. На полу, в углах, возле очага в нише – везде кучками лежали листья, а мёртвые папоротники и ветки лишь прибавляли мусора. Хьелльрунн замерла на месте с распахнутыми от страха глазами: нежданно-негаданно послышался шорох, и лёгкий, леденящий душу ветерок проник из-за двери. Тотчас в голове вспыхнул образ мертвеца – старого лесоруба, что защищает любимый дом. Листья в нише продолжали шелестеть. Хьелльрунн направилась к двери, но путь преградила лисица. Она глядела заспанными глазами, принюхиваясь к холодным половицам.

– Прости, что разбудила, – вздохнула Хьелль.

Лисица с мерцающей в темноте призрачно-белой шерстью, моргнув, уставилась на девушку.

– Ничего страшного, – раздался из комнаты хриплый, сонный голос.

Сердце неистово забилось, и Хьелльрунн, не раздумывая, бросилась бежать. Больно ударив дверь локтем, она вновь оказалась под серым небом. Слепая паника подгоняла быстрее; ноги поскальзывалась на грязи, а ветви тянули свои пальцы прямо в глаза. Только на другом конце поляны Хьелль остановилась, пытаясь отдышаться, и обернулась к хижине.

Никто не появился – ни живой, ни мёртвый. Никаких призрачных дровосеков или дремлющих лис. Никто её не преследовал и не выглядывал из дверного проёма с хмурым взглядом. Вороны каркали, будто издеваясь над глупой, испуганной девчонкой.

– Заткните клювы, – проворчала Хьелльрунн, не отрывая взгляда от одинокого строения.

Житель домика не пожелал выходить наружу.

– Вот те на! Напугалась сильнее, чем лисица! – фыркнула Хьелль.

Тишина. Никаких голосов.

Она собрала разбросанные дрова и направилась прочь.

Видать, мне показалось. Плод воображения испуганной девочки, которая бродит в лесу в одиночестве.

Хьелльрунн прекрасно знала, что её воображению повод не нужен.

Когда хижина почти скрылась из виду, Хьелль украдкой бросила взгляд через плечо. Слабый завиток дыма вырвался из трубы – кто-то разжёг огонь. Но кто?

Стейнера пригнали на пятый этаж здания академии и провели сквозь круглые двери, настолько широкие, что могли пропустить одновременно троих мужчин. Куда бы они ни направились, повсюду встречали послушников, моющих полы или натирающих перила. Мальчики носили заштопанные штаны и сорочки, а девочки – шали, блузки и крестьянские юбки. Всем было не больше десяти-одиннадцати лет. Стейнер вздрагивал от одного только взгляда на босые грязные ноги. Пока мимо вышагивали солдаты, ни один ребёнок не оторвался от работы и не поднял головы. Что это? Послушание или же страх? Интересно, выжил ли Максим после пытки Ширинова?