Бремя тает. Освобождает мои плечи, его тяжесть уменьшается, становится все легче и легче, пока не исчезает совсем. Глаза колет от слез – и я начинаю плакать, но это не слезы грусти.

Мне не нужно становиться матерью.

Вода бежит по моим ногам, прохладная и чудесная. Начинается прилив.

Я не обязана рожать ребенка, если не хочу. А я не хочу. Никогда не хотела. Никогда.

Слава богу.

Слава богу, Люк ушел. Слава богу, он меня бросил. Слава богу, этого человека, который пытался заставить меня стать той, кем я никогда не хотела, больше нет в моей жизни, моей квартире, моей кровати каждую ночь. Он решил, что меня для него недостаточно. Но возможно, правда в том, что это его было недостаточно для меня.

Свобода этой новой реальности отзывается во всем моем теле. Наконец-то, наконец.

Когда я опять обретаю способность двигаться и вновь начинаю шагать вдоль пляжа, что-то во мне меняется, неизгладимо меняется. Появляется надежда. Я возвращаюсь в отель – небольшое бунгало у воды. Крашу ногти на ногах.

Это правда. Сегодня я в порядке. Я изменилась, стала мягкой, уступчивой, теплой, как шар свежего теста. Я свыкаюсь с этим ощущением внутреннего уюта.

Возможно, это ненадолго.

Но, может, так и продолжится.

ГЛАВА 13

15 августа 2006 года

Роуз, жизни 4 и 5

Люк стоит с моей стороны кровати, куда обычно никогда не подходит. В руке – банка с витаминами для беременных. Звук глухой и тяжелый – банка полна.

– Ты же обещала, – упрекает Люк.

– Иногда я забываю.

– Иногда? – повторяет он сердито, обвиняюще.

Обвиняет меня. Я виновна.

И мы оба это знаем.

– Я не пила витамины, хоть и обещала. – Признаюсь, и дело с концом.

Люк молчит. Затем говорит:

– Похоже, ты не хочешь их принимать.

– Нет, – снова признаюсь я. – Не хочу.

* * *

Я теряю волю. Мое тело будто вареное яйцо, которое катится по кухонному полотенцу, разбрасывая кусочки скорлупы.

Мы с Люком не разговариваем. Почти неделю ходили мимо друг друга или молчали, когда были в одной комнате. Лишь иногда вежливо спрашивали: «В кофейнике осталось немного кофе, выпьешь или я себе налью?» – или предупреждали: «Вернусь поздно, у нас в отделе мероприятие».

Но постепенно, день за днем, гнев после ссоры начал остывать и таять. Не знаю, что осталось от этого чувства и во что оно переросло. Мы принялись общаться немного добрее, теплее, иногда даже ласковее. Я взглянула в будущее и поняла, что у нас с Люком есть два пути: в первом варианте мы остаемся вместе и заводим ребенка. Точнее, остаемся вместе из-за ребенка. А во втором – не заводим и расходимся. Расходимся из-за того, что ребенка не будет.

Неужели ребенок – это так ужасно? Смогу ли я просто зажмуриться и сделать это? Родить ребенка, воплотить мечту мужа? Спасти свой брак?

Возможно, все будет замечательно. Даже великолепно. Я буду вспоминать эти времена и думать: «О, Роуз, какой ты была глупой. Ребенок – лучшее, что ты сделала в этой жизни. А ведь этого могло не случиться…» Разве не так думают все матери после рождения детей? Неужели это труд всей моей жизни, как в «Паутине Шарлотты»[7]?

Возможно, половина этих женщин лгут. Наверное, они просто вынуждены так говорить, ведь ребенок уже есть и ничего не поделаешь. В магазин-то его не вернешь!

А не знак ли это – то, что я сравниваю ребенка с товаром, который можно вернуть в «Блумингдейл» или «Нордсторм»? Мигающее предупреждение для Роуз Наполитано, которое гласит: ты не годишься в матери, раз думаешь о возврате младенца в «Блумингдейл». «Нордсторм» куда лучше: приобретать следует там, где всегда принимают покупки назад, а у этой сети именно такая политика.

По ночам, лежа в постели с мужчиной, за которого вышла замуж, я обдумываю все это. В тишине печаль усиливается и ситуация проясняется. Мы с Люком оказались на перепутье. Скоро кому-то придется сделать шаг.

* * *

– Сдаюсь, – говорю я.

– О чем ты, Роуз?

Люк стоит в полотенце перед зеркалом в ванной и бреется. Лицо наполовину покрыто белой пеной, на которой остаются аккуратные полоски. Я прячусь в коридоре за открытой дверью. В ванной горит яркий свет.

– Давай попробуем, хорошо?

– Что попробуем? – спрашивает Люк. Но голос его наполняется надеждой и оживлением, которого я давно не слышала.

Он явно намеревается заставить меня произнести это вслух, ему нужно, чтобы я сказала «ребенок», «давай попробуем завести ребенка», и это ломает остатки моей воли.

– Ничего! Тьфу ты, забудь все! Ничего не будем пробовать, ни сейчас, никогда.

Люк кладет бритву на столешницу. Белая пена для бритья стекает на гранит маленьким облачком. Люк понимает, что перегнул.

– Просто ответь на вопрос… Пожалуйста…

Я качаю головой. Сползаю по стене на пол.

– Роуз…

Не успеваю опомниться, как закрываю руками лицо и плачу. Вскоре Люк уже сидит на корточках возле меня и глубоким негромким голосом – голосом, который я так любила, но люблю ли еще? – говорит:

– Роуз, Роуз, в чем дело? Скажи мне…

Это первый искренний жест заботы, который проявляет муж после нашей ссоры. Мне хочется порадоваться, но я не могу. Я знаю: Люк делает это только потому, что я уступила, потому что я собираюсь дать ему желаемое.

Потому что он победил. Мы долго стояли у зыбкой черты, но все вот-вот пойдет так, как задумал Люк. Возможно, за беспокойством в его голосе скрывалось и опасение, что прямо в тот миг, когда я уже готова ответить «да», один неверный вопрос способен все уничтожить.

Я поднимаю взгляд, напомнив себе, что именно я решаю – удовлетворить его желание или нет. Решает только женщина. И мужчина не в силах это изменить. Именно потому они всегда ищут другие способы наказать нас за то, что мы обладаем тем, чего они не имеют. Так ведь?

– Ты знаешь, в чем дело, – отвечаю я. – Дело в нас, Люк.

Он подтаскивает поближе коврик из ванной, усаживается на него, скрестив ноги и лицом ко мне.

– Раньше мы были так счастливы… – говорю я ему.

– Знаю.

– А теперь взгляни на нас.

Он склоняется ближе, моргает.