Бродячая луна склонилась к горизонту, холодный ветер смягчился и затих, звёзды увеличились, в амбаре появились крысы, за ними пришла кошка, и крысы со страшным шумом и писком улепетнули прочь. Потом в окна невидящим шагом забрёл серый язычник–рассвет, и всё вокруг стало тусклым и унылым, как скучный сон. Лошади начали переступать с место на место своими большими копытами, в стойле раздалось громкое мычание, похожее на голос осипшего тромбона, и тут же заорали петухи, как будто в последний раз предупреждая всех живущих против дьявола, мира и плоти. В соседнем доме проснулись люди, начали зевать, потягиваться и наконец поднялись и вышли на улицу. Вслед за ними, как огненный бог, встало солнце и властно вошло в амбар, выгнав оттуда серую тень. Но всё это время маленький сирота, хранимый Богом, покойно спал в тёплом соломенном гнезде — как бабочка, свернувшаяся в гигантской куколке.

Гибби уже начал понемногу приходить в себя, когда в тишину его сна вдруг бурно ворвались удары двух тяжёлых цепов, быстро и методично следовавшие друг за другом. Сначала, когда головки цепов опускались на толстый слой сжатого овса, брошенного под ноги молотильщикам, удары были помягче. Но по мере того, как овёс отлетал, оставляя на настиле лишь лёгкую соломенную труху, всё время редевшую и разлетавшуюся по сторонам, они становились всё громче и оглушительнее, пока железо не захлобыстало во всю силу прямо по голым доскам. Как раз первый из этих могучих ударов и разбудил крепко спавшего бродягу. Что это был за грохот, Гибби не знал. Он пробрался поближе к краю соломенной кучи, проделал в ней дырочку и осторожно в неё заглянул. Может, он ещё не совсем проснулся и дремота затуманила ему глаза, а может, во сне его воображение опять вернулось к пережитому ужасу — не знаю. Но когда сквозь мешавшую ему соломенную путаницу он попытался посмотреть, что происходит, ему показалось, что на деревянном полу лежит старческое тело с растрёпанными волосами, и двое дюжих молодцов до смерти избивают его огромными палками. Язык его прилип к гортани, он не мог ни пискнуть, ни пошевелиться. Ему оставалось одно: лежать и смотреть на это жуткое зрелище.

Хорошо, что иногда мы вынуждены смотреть на вещи и события от начала и до самого конца (как, например, на собственную жизнь). Постепенно зрение Гибби прояснилось, несчастный старик исчез, и в том, что от него осталось, малыш узнал кучку растрёпанной соломы. Тем временем работники швырнули на настил следующий сноп, и когда из под опускающихся цепов во все стороны полетели зёрна, весело выскакивавшие из соломы, как градинки из облаков, Гибби понемногу начал понимать, что происходит. Когда со всей грудой было покончено, выскочившие зёрна замели в общую кучу, а солому кинули сверху на тот большой ворох, в котором прятался Гибби. Хорошо, что работник, орудовавший вилами, не заметил в соломе два блестящих, внимательных глаза, а то бы он мог бы принять Гибби за дикого зверька, тайком пробравшегося в амбар, и тут же насадил бы его на зубцы. Самому Гибби не очень понравился вид этого человека, и он продолжал лежать тихо, как мышь. Работники развязали ещё один сноп, бросили его на пол и снова заработали цепами. Так продолжалось часа полтора, и хотя Гибби время от времени удавалось снова задремать, к концу он почти оглох от грохота. Наконец, мужчины снова подмели зерно, в последний раз забросили наверх охапку соломы и вышли.

Поскольку в животе у него уже раздавалось призывное бурчание, Гибби рассудил, что они отправились на завтрак, но не пошёл за ними, потому что обычно, стоило ему появиться на какой–нибудь ферме, его тут же прогоняли прочь. Тем не менее, он выбрался из соломы и начал оглядываться. Прежде всего, надо хоть что–нибудь съесть. Из всего, что лежало вокруг, овёс показался ему самым съедобным. Гибби сунул в рот целую пригоршню и изо всех сил попытался перемолоть зёрна зубами. Но даже несмотря на жестокое чувство голода, овёс ему совсем не понравился: шелуха была жёсткая, а зёрна абсолютно сухими; к тому же они никак не хотели пережёвываться и всё время выскальзывали из–под зубов. Надо поискать ещё чего–нибудь. Снова оглянувшись вокруг, он увидел наверху открытый навес сеновала и, забравшись на солому, в которой спал, умудрился на него вскарабкаться.

Сеновал находился вровень с верхушками стен, и сразу от него начинали подыматься балки крыши. В дальнем углу лежал ворох сена, которое Гибби принял за солому, оставшуюся от каких–то других зёрен. Но тут его взгляд зацепился за нечто знакомое. На полке, свесившейся с ближайшей балки, лежал рядок сырных головок. По–видимому, их положили туда, чтобы как следует выдержать. Они были хорошо известны Гибби по городским витринам: он знал, что это сыр и что его можно есть, хотя не имел ни малейшего понятия, откуда он берётся, и сперва подумал, что он растёт на поле, как репа.

Гибби до сих пор полагал (ведь его пока никто не поправил), что в деревне ничего никому особенно не принадлежит и предназначается большей частью для животных, а во время своих странствий он почти что стал чувствовать себя одним из них. Ему очень хотелось есть. Он схватил одну головку обеими руками и поднёс к лицу. От сыра исходил прекрасный аромат, но он оказался очень твёрдым. Это было не страшно: зачем же тогда ему даны такие острые и крепкие зубы? Гибби попробовал откусить от одного из круглых бочков и, деятельно работая зубами, вскоре прогрыз корку и добрался до сыра помягче. Но не успел он проглотить первый кусок, как в амбар вернулись люди, и Гибби решил остановиться и подождать, чтобы они не услышали, как он возится наверху. Проще всего было просто лечь ничком на сеновале и не двигаться. Гибби так и поступил и теперь мог видеть нижний деревянный настил, только приподняв голову и заглянув через край сеновала. Правда, выглядывать он не решался и поэтому видел лишь верхний конец одного из цепов, когда тот подымался высоко в воздух. Но смотреть на него было скучно, и хотя Гибби съел совсем немного сыра, этого всё же было достаточно, чтобы пробудить в нём страшную жажду. Ему ужасно захотелось выбраться, но он не осмеливался спускаться вниз: своими палками эти люди пришибут его в один момент! Он лежал наверху и вспоминал о бедном маленьком ёжике, которого недавно повстречал на дороге. Тогда, глядя на него, Гибби подумал, что и ему неплохо было бы обзавестись такой же одёжкой из колючих иголок, чтобы воинственно взъерошивать их, когда понадобится. Но потом крестьянин, проезжавший мимо, заметил ежа возле изгороди и, несмотря на все его колючки, прибил беднягу до смерти одним ударом своего хлыста. Везде, по всему миру Гибби видел одно сплошное убийство.

Наконец, устав от бездействия и не в силах больше бороться с жаждой, Гибби, неслышно, извиваясь всем телом, тихонько подполз к другому краю сеновала, чтобы посмотреть, что там. Он обнаружил, что сено навалено вовсе не на верхнем настиле, а горой подымается снизу, из небольшой каморки в конюшне. А вскарабкавшись на эту кучу и заглянув на другую её сторону, Гибби увидел внизу прекрасного белого коня, спокойно поедавшего точно такую же странную солому, на которой лежал сейчас он сам. За конём виднелись спины других лошадей, вовсе не похожих на красавца–соседа: громоздких, неуклюжих и совсем не белых. Все они шумно жевали, и Гибби возлежал как раз на том, что служило им пищей. Гибби решил тоже попробовать их еду, но она оказалась даже хуже овса, потому что от неё он чуть не задохнулся и так закашлялся, что едва не выдал своё присутствие мужчинам, работавшим внизу. И как это лошадям удаётся запихивать себе в горло такую сухую, неприятную пищу? Хотя, конечно, сыр тоже был сухой, но пришёлся ему вполне по вкусу. Наверняка, сыр, как и эта непривычная солома, тоже был приготовлен для лошадей. Гибби очень хотелось угостить прекрасного коня кусочком сыра. Он понимал, что, несмотря на свои огромные зубы, конь вряд ли справится с целой головкой. Нельзя ли отломить от неё хороший кусок так, чтобы не заметили люди? Нет, пожалуй, ничего не получится! Разве что взять молоток на длинной ручке, вроде тех, которыми крестьяне разбивали камни на дороге, — но где его возьмёшь?