Дни растягивались в недели, и самым злейшим врагом для всех стала скука. Моряки хотели, чтобы все сидели в трюме, пока они управляют кораблем, но мы бунтовали и находили разные способы подышать воздухом — и все равно скука расцветала пышным цветом. Пассажиры «Венеры» не только спали, совокуплялись и питались (посменно, возле кормы, уминая бобовую похлебку, в отличие от матросов, употреблявших солонину). Большинство из них играли в детские игры, рассказывали друг другу истории, гадали по руке, бились об заклад на что угодно. Кто-то пытался научиться игре на новых музыкальных инструментах (чтобы исполнять «Календу мая»), и все немало времени тратили на уход за собственной персоной: давили паразитов, штопали разорванную одежду, сидели с надеждой в плетеных корзинах для дефекации и глотали самые отвратительные из всех существующих слабительные. Как только матросы убедились, что я ловко управляюсь с оснасткой, особенно с выбленками, они позволили мне, к моей радости, исполнять небольшие акробатические трюки. Я даже удостоился призывных взглядов всех шлюх, однако принцесса Джамиля лишь по-матерински посмотрела на меня, и я прочел в ее глазах страдание. По крайней мере, это был способ убить время.

Ежедневно — хотя от скуки это не спасало — проводили мессу, устраиваясь на палубе лицом к востоку. Из опасения, что подверженные морской болезни могут срыгнуть тело и кровь Христову (тем самым породив интересный теологический вопрос), проводилась особая, «сухая», месса, во время которой прихожане ничего не глотали, кроме слов священника. Еще одним развлечением, гораздо менее приятным, было сидение в трюме во время бурь или когда нас прогоняли с палубы для усмирения. Случалось это не часто, но в открытом море даже обычный туман — не то явление, на котором хотелось бы задерживать внимание, ибо моряки в такой момент становятся еще более суеверными. К тому же нас всегда охватывал невысказанный страх, что в тумане собьемся с пути. Мы все ходили в сырой одежде, с липкими телами. Некоторые дамочки с поэтическими наклонностями сравнивали это состояние прохладной липкости с определенными анатомическими частями мертвой шлюхи.

Иногда епископ, посещавший наш корабль под любым предлогом, затевал со мной беседу. Вскоре он пришел к выводу, что я препротивный, но безвредный чудак. Гораздо забавнее были неизменные попытки его преосвященства побеседовать с принцессой. Они неоднократно затевали споры, после которых у епископа был озадаченный вид, а у принцессы — самодовольный. Однажды Конрад уговаривал ее обратиться в другую веру, недоумевая и горюя по поводу того, что так мало сарацинов пошли на такой шаг. Принцесса сказала ему, что в этом нет ничего удивительного, и вина здесь целиком лежит на неких христианах, называющих себя рыцарями Храма или тамплиерами.[16]

Эти рыцари правили той частью Святой земли, где обитала таинственная, наводящая страх секта ассасинов,[17] которые решили обратиться в христианство. Ассасины как христиане в буквальном смысле послужили бы толчком для распространения христианства по одной простой причине: каждый член секты был готов отдать свою жизнь ради истребления врагов, мешавших осуществлению их новых целей. Если бы ассасины на самом деле стали христианами, продолжала объяснять Джамиля, ислам быстро потерял бы свою силу. Христианство стало бы доминирующей верой на всей Святой земле. Но в этом случае, продолжала она объяснять, они перестали бы платить тамплиерам налоги, которые те взимали с неверных. Вот в этом-то и была загвоздка. Тамплиеры не были готовы отказаться от мзды: деньги ассасинов были им нужны больше, чем спасение их душ, и даже больше, чем их воинская доблесть. Поэтому, когда ассасины приехали на крещение, тамплиеры напали на них и не прекращали бойню, пока те не согласились оставаться и впредь неверными. После этого рыцари по-прежнему продолжали истреблять ассасинов, теперь уже потому, что они неверные.

В другой раз Джамиля внесла поправки в рассказ Конрада о распятии, утверждая, будто каждый мусульманин знает, как все было на самом деле. Иисус только сделал вид, что его распяли, ибо Господь слишком любил своего единственного сына, чтобы подвергнуть его пытке. И если христианам это не известно, значит, они абсолютно не разбираются в собственной религии. Конрад возражал — дескать, нет, Иисус был распят без всяких оговорок, на что принцесса преспокойненько процитировала ему Деяния Иоанна, то место, где Иисус заявляет, что распят был только его призрак, а не он сам.

— А если Христос не был распят в действительности, тогда, простите, непонятно, в чем смысл вашей веры, — сделала она сочувственный вывод, и это стало концом беседы.

Лично мне показалось, что она прошла по воде, как по суше.

Через месяц я свыкся с мыслью, что по-прежнему жив и, скорее всего, поживу еще немного. Случилось это однажды утром, самым обычным утром. Впервые за несколько лет я проснулся и не ощутил приступа боли. Я не был счастлив оттого, что проснулся, но просто воспринял реальность. Я все еще не мог думать, что будет со мной после того, как верну принцессу Джамилю в Египет, зато дело перестало быть «предсмертным», превратившись в «очередное». Если честно, душа теперь меньше терзалась.

В тот день я начал обращать внимание на происходящее вокруг. И тем самым совершил ошибку, потому что еще до наступления ночи оказался вовлеченным во вселенскую неразбериху.

Я потихоньку начал возвращаться к жизни. Однажды, когда сгустилась тьма, мы с Грегором вышли на палубу. Джамиля, редко покидавшая свое убежище, пока корабль стоял на приколе, на этот раз присоединилась к нам, чтобы подышать свежим воздухом. На палубе, как всегда, дым шел коромыслом, но мы хотя бы не теснились в толпе, да и прохладный осенний бриз очищал воздух. Я умудрялся держаться от ее высочества на расстоянии почти в целый локоть, чтобы в случае неожиданной качки или толчка от проходивших мимо гуляк не оказаться к ней прижатым.

Грегор пытался мне что-то объяснить. Я не был внимателен с самого начала и потому теперь не совсем понимал, о чем идет речь, да и не старался понять. Меня больше занимала одна шлюха на корме, которая обчищала один за другим поясные кошельки трех своих кавалеров, а те ничего не замечали.

— Прежде чем собрать войско, — говорил Грегор своим покровительственным тоном старшего брата, — еще до того, как Бонифаций согласился взять на себя командование, предводители похода заключили соглашение с венецианцами через дожа Дандоло.