В настоящих брачных церемониях я ни в каком качестве участия никогда не принимал. До отъезда мы с Катей только «расписались». А по прошествии недели от ее нью-йоркского крещения нас крайне скромно и сдержанно, в будний день повенчал тот же интеллигентный батюшка. Венцы над нами придерживали члены его приходского совета, которые намеревались провести в храме свое очередное собрание. Ради нас – притом что мы были знакомы лишь поверхностно – они любезно согласились прибыть загодя, несколькими часами прежде. Эти-то приходские чины и стали нашими свадебными гостями: мы предложили им вместе отобедать в ресторанчике «Дядя Ваня», декорированном копиями старых фотографий, где были запечатлены сцены из чеховских спектаклей.

На чужих свадьбах, куда я бывал изредка зван, мне доводилось появляться к самой трапезе, не зная по-настоящему, предшествовала ли ей брачная церемония, и по какому именно религиозному обряду, т. е. какую веру или разновидность ее предположительно исповедовали жених с невестой.

Мы прошли сквозь арку раз – я был в своем самом изысканном, цвета сигарного пепла, с мельчайшей антрацитовой искрой, костюме-«тройке», купленном «из посылки» в 1973 году, а Сашка – в кружевном, белоснежном и сливочном под фатой, – но вместо того чтобы войти в дом, нас как-то повернуло, и мы точно так же, под те же клики, осыпаемые цветами, пошли вновь; и вновь нас поворотило – и опять мы прошли под этой аркой. И здесь-то я стал подозревать, что в этой невинной и даже чувствительной, с приятной горчинкой мистерии, явленной пожилому и невеселому человеку, есть какая-то гнусность, подлость или, как теперь говорят, – стёб. Чуть только меня посетило это предположение, как скорость наших повторных перемещений и, соответственно, частота их катастрофически возросли. Нас переносило, словно мячики при игре в настольный теннис, когда в ней участвуют слаженные меж собой умельцы; торжественности и степенности как не бывало; кроме того, я осознал, что ростом я, пожалуй, не выше Сашки-невесты, и потому не гожусь в женихи, подобные Арею, – и это отлично понимает и Сашка, то и дело с обычным для нее лукавством посматривающая на меня из-под вуалевой дымки, и все окружающие, которые, как выяснилось, и швыряли нас туда-сюда – с бешеным, икающим хохотом и глумливым визгом. А издалека к нам неудержимо приближался настоящий жених. Он действительно был выше самых высоких мужей, действительно подобен древнему богу войны, и мне нечего было ему противопоставить. Разумеется, Сашка дожидалась именно его. Он и должен был властно провести ее под аркой и скрыться с ней в доме, где всё уже было готово для брачной ночи. А я – как я затесался на эту свадьбу? как я попал в это положение? как не остерегся?

Мое видение продлилось буквально несколько мгновений. Я почти не замедлил шагов, но лишь слегка потоптался возле этого злосчастного красноватого домика.

За ним следовало сравнительно крупное по масштабам этой части Бруклина четырехэтажное здание, с торца имеющее в своем основании скругленный, с овальной выемкой, угол, который выходил на перекресток, могущий даже быть названным маленькой, неправильной формы площадью. В выемке помещалась дверь, что вела в ресторан-кухмистерскую «Паша». Поскольку совсем рядом, по обе стороны от «Паши», действовало сразу несколько восточных харчевен – не то ливанских, не то израильских, не то турецких, – где подавали жаренные в кунжутном масле кругляши из сильно наперченного бобового теста, называвшиеся «фалафел», это же тесто в сыром виде, замешенное (судя по запаху) с толченым чесноком и сильно разбавленное соусом тахини, тушеные баклажаны, куриные шашлыки, шварму и тому подобную снедь, – мне постоянно хотелось посоветовать владельцам нашей кухмистерской поставить заметное ударение на первом слоге ее названия: «Па́ша», чтобы не прослыть «Пашо́й». Но шутку мою наверняка бы не поняли, тем более что по-английски кухмистерская звалась “Paul”.

У «Паши» всё было аппетитно и странно. Он предлагал совершенно особое смешение блюд советской домашней и ресторанной кухни 50-х годов прошлого столетия – с ощутимым южнорусским уклоном. При этом деликатесы отпускались продавщицами-официантками в белых передниках и с кружевными наколками, обладательницами необыкновенно полных ног и таких же лиц, устроенных кто под молодую Раневскую, кто под Целиковскую, кто под Быстрицкую, кто под Нонну Мордюкову. Я бы не распознал их всех, кабы не раскрашенные фотографические портреты, развешанные в фойе кинотеатров моего детства.

Эта невероятная стильность, соблюденная без малейшего упущения, появлением своим в бруклинской кухмистерской была обязана не усилиям дизайнеров, но абсолютно закономерной случайности. Речь идет о самодостаточности – и непрерывном бессознательном воспроизведении культурной материи, в которой пребывали, «не выныривая» из нее, все те, кто имел хоть какое-нибудь касательство к заведению «Паша»: ее владельцы, ее служащие и ее посетители. Причем состав этой материи был до того могуч и устойчив, что она – даже в прямом соприкосновении с материями иными, в своем роде не менее мощными (взять хотя бы переезд на другое земное полушарие), – как бы не замечает их, ни в чем не реагирует на гротескное соседство, в котором по каким-то обстоятельствам оказалась.

Не претерпев ущерба ни на йоту, Пашино меню было создано и сохранено в условиях простейшей североамериканской забегаловки, какие можно встретить через каждые полмили от Фрихолда и Фармингдейла, штат Нью-Джерси, до Гардинг Грова и Тарзаны, штат Калифорния. Вообразите себе пласты запеченной с травами лососины и семги, неряшливо сваленные в одну из ячей тусклого, в пятнах стального прилавка; золотые короткие веретена котлет по-киевски, которые подогреваются в старой микроволновой печи, а оттуда – выкладываются на пластмассовую тарелку, разделенную перепончатыми выступами натрое, – наибольший из отсеков заполняется прекрасно приготовленной томленой картошкой с маслом и укропом, а последний, поменьше, – изюмным пилавом. Закуски, включая маринованные опята, соленые грузди и хрустящие, полупрозрачные, малахитовых оттенков огурцы, свежий салат из помидоров с дробленой брынзой, загружены по ячеям иного прилавка – с охлаждением. Прилавок, словно железнодорожный мост над Адовыми Вратами, пропускающий поезд, непрестанно сотрясается и гудит, отчего огуречный рассол с растущими из него пожелтевшими ветвями укропа покрывается мелкой рябью.

Спиртное можно было приносить свое.

Но моя рябиновка осталась в багажнике, и к тому же после присутствия на бракосочетании Сашки с богом Ареем полдничать мне решительно расхотелось.

Бухгалтер, с которой мы могли позволить себе беседу полностью доверительную, посоветовала мне подумать о получении SSI (пособия по инвалидности), что принесло бы мне и медицинское страхование, и – впрочем, копеечные, – ежемесячные выплаты. Предстояло еще найти и утвердить дозволенное законами сочетание SSI с источником (источниками) основных моих доходов, но Милена полагала это делом совершенно рутинным и выполнимым. Стоимость всех услуг она в точности назвать не сумела, но, по ее сведениям, всё, что только мне потребуется, должно обойтись не дороже 3–4 тыс.

– Это тебе за год окупится, ты и не заметишь, – заключила свою консультацию Милена.

Я взял у нее клейкую бумажную полоску с именем и телефоном рекомендованного лица, способного предоставить необходимые свидетельства. Никакими заболеваниями я не страдал. И всё же необходимость приватного сговора с посторонним меня не то чтобы пугала, но отталкивала. В известном смысле это порождало нестерпимые для меня с детства отношения бессрочной зависимости от чьей-то доброй воли, тогда как добрая эта воля, в свою очередь, подлежала бы зависимости от обстоятельств, неизвестно как могущих сложиться в обозримом будущем для нее самой. И хотя речь шла о широко распространенной пустячной негоциации, преимущества которой были самоочевидны, я не спешил воспользоваться советом Милены. Опасался я и упований на будущее: как благоразумный пушкинский Германн, я не желал расстаться с необходимым в надежде приобрести излишнее. Я сторонился и от того, и от другого разом.