воодушевлением поэта, начинающего новую строку поэмы, работал мечом. В глазах его светилось упоение уничтожением, а меч пел в сильной и беспощадной руке. Подобно графу, рядом с ним неистовствовал один госпитальер. В черном плаще с белым крестом, в черном сюрко и черном шлеме, высокого роста, на могучем коне, он казался детищем ада. Он и был им для сарацин. Врагов – воинов и мирных жителей – давили, рубили, резали, кололи, сбрасывали в реку, топтали копытами. Любое сопротивление оказалось тщетным. Пленных не брали.

Когда все было кончено, Штернберг, остановив коня среди горы трупов, спросил у госпитальера, как его имя. Рыцарь-монах, не снимая шлема, произнес, и голос его звучал сквозь металл глухо и загробно:

– Брат Вальтер! К вашим услугам.

Граф вытер пот с лица, подивившись неучтивости госпитальера, не пожелавшего снять шлем, и, вонзив шпоры в бока дестриера, помчался вслед другим рыцарям, бросив свой шлем скакавшему рядом оруженосцу Гансу. Штернбергу казалось, что он уже видел этого рыцаря и слышал о нем. И тут он вспомнил, как год назад брат Вальтер в битве под горой Фавор первым бросился на всю сарацинскую армию. Штернберг рассказал о встрече с братом Вальтером Лихтендорфу, и тот рассмеялся, ответив, что знакомства с такими выдающимися людьми весьма полезны. Генрих заметил на лице друга досаду – ведь это не он, граф Карл фон Лихтендорф, снискал тогда славу и почет во всем христианском войске, а безвестный госпитальер.

А пока продолжалась погоня за разбегающимся врагом, отряд герцога Австрийского ставил шатры напротив главных ворот цитадели. А король Иерусалимский Жан де Бриенн, с несвойственной его пожилому возрасту мальчишеской энергией, в сопровождении небольшой свиты помчался на вооруженный отряд сарацин, вышедший за городские ворота. Ударил на него, опрокинул вражеских копейщиков, лично поразив нескольких. Оставшиеся в живых скрылись за мощными воротами. Король рукоятью меча стукнул в эти ворота и поднял клинок вверх в знак того, что город все равно будет взят.

Глава седьмая. Кровавая жатва в вербное воскресенье

После прибытия подкрепления из Европы – кардинала Пелагия и других крестоносцев – пыл Данфельда возвратиться домой заметно поубавился. Он ждал, что вот-вот судьба похода изменится и он сможет захватить богатую добычу. Горькие слова, сказанные Штернбергом, были правдой. Он шел в поход, чтобы раздобыть средства и жениться на Хильде, а теперь, поддавшись малодушию, хотел все бросить и вернуться к возлюбленной. Но с чем? Поэтому больше разговоров с Касселем и Лотрингеном о возвращении он не вел. Вообще старался избегать этой темы, переводя беседу в другое русло. Это не ускользнуло от Касселя, который просто бредил домом. Он спрашивал Данфельда и Лотрингена, ну когда же отплывать, а они молчали.

Лотринген, в отличие от двух своих единомышленников, предпочитавших, в знак протеста против дальнейшего похода, отсиживаться по шатрам, участвовал во многих стычках и сражениях с арабами. Он неоднократно встречал среди противостоящих арабам рыцарей своего брата, демонстративно избегавшего его. Лотринген гордился славой, которой был увенчан Штернберг, и каждый день молился за то, чтоб Бог хранил его от вражеских мечей и стрел.

Однажды Генрих был легко ранен стрелой в бедро. Конрад подошел к нему, пытаясь сказать что-то ободряющее, как-то помочь, но брат послал его ко всем чертям и поковылял в противоположную сторону. Странно, но именно тогда Конрад, который был старше всего на несколько лет, почувствовал к Генриху такую непреодолимую привязанность и отеческую любовь, как никогда. Граф ощущал огромную пустоту внутри просто оттого, что не может поговорить с младшим братом. Просто быть рядом. Еще никогда в жизни они так не ссорились, так сильно и надолго. Да разве можно это было назвать ссорой! Просто приступ ребячества, в одночасье охвативший Генриха. Младший брат всегда был отчаянным и увлекающимся, бесшабашным и неуживчивым, почти прямая противоположность ему, Конраду. Но именно за это Конрад его и любил. Да, любил. Впервые он ощутил это чувство братской любви с небывалой силой именно здесь, в далеком Египте. Конрада бесконечно влекло обратно к сыну, жене, родителям, но он понял, что не может оставить брата. Просто не может.

И как же он был рад их примирению в тот тяжелый, но победоносный для христиан день, когда Аль-Камиль предпринял штурм христианского лагеря! Брат спас жизнь брата. Штернберг после боя со слезами на глазах бросился в объятия Лотрингена и просил прощения за свою глупую гордыню.

Видя, что никто из его бывших единомышленников больше не стремится домой, Арнольд фон Кассель решил более ничего и никого не ждать, а уходить одному. Собирать ему было особо нечего. Жил он в палатке, подаренной ему Лихтендорфом, все вещи сгинули на корабле, а из людей осталось только двое. Так что на сборы ему хватило каких-нибудь четверть часа, но в этот самый короткий промежуток времени он почувствовал себя плохо. Еще с вечера накануне барон ощущал слабость, но не придал ей значения, а теперь болезнь в одночасье дала о себе знать. Как всегда, пришел Эйснер, осмотрел Касселя и сказал, что об отправке домой не может быть и речи – барон может умереть по дороге. Лихорадка нарастала на глазах, и вскоре Кассель сам понял, что дело нешуточное.

Так между жизнью и смертью он провалялся около трех недель. Во время штурма лагеря сарацинами Клаус и Михель отнесли своего сеньора на носилках к самым окраинным палаткам, находившимся в тылу. И вовремя. Палатка, подаренная Лихтендорфом, была растоптана наступающей конницей врага. В этот день Касселя никто не пришел навестить, хотя до этого Лотринген, Эйснер и Данфельд приходили с завидным постоянством. Барон не на шутку обиделся и, когда на следующее утро его перенесли в новую палатку, выделенную для него Лотрингеном, он даже слова не проронил в ответ на слова графа. Через некоторое время он осознал, что поступил нехорошо, и поймал себя на мысли, что, наверно, приходит старость и он становится капризным и ворчливым. Примирение со всеми, в том числе и с Штернбергом, состоялось как-то само собой. Все друзья пришли справиться о здоровье Касселя, и он, расчувствовавшись, пустил слезу.

Когда наконец болезнь отступила и силы вернулись к барону, была глубокая осень и море стало неспокойным. Не многие капитаны решались пускаться на кораблях в опасное плавание, грозившее смертью в пучинах. Пришлось Касселю ждать весны, чтобы возвратиться в милую сердцу Германию.

А когда крестоносцы переправились на восточный берег Нила, Кассель вместе с Данфельдом и Эйснером не бросились в погоню за разбегающимся противником, чтобы утолить жажду крови, а приняли участие в разграблении