самым дорогим сокровищем. Он уверял Эйснера, что обо всем уже рассказал герцогу Австрийскому и, когда наступит момент, крестоносцы воспользуются ходом и застигнутые врасплох жители Дамиетты не смогут оказать должного сопротивления, пока передовой отряд откроет ворота и вся армия устремится к победе. Эйснер ждал и был полностью уверен в награде, которую обещал ему от лица герцога Лихтендорф. А вот Али-Осирис нервничал – он несколько раз указывал на благоприятные моменты, когда можно было спуститься в ход, но крестоносцы ими почему-то не воспользовались, а теперь, когда сарацины окружили христианский лагерь, подземный ход оказался на их территории.

Но Лихтендорф на самом деле ничего не сказал Леопольду Австрийскому. Что лично он мог выгадать от этого? Деньги? Он был богат и не жаждал золотых гор. А вот завладей сведениями герцог, ему, а не Лихтендорфу достанется вся слава при захвате Дамиетты, пусть даже передовой отряд и возглавит граф. Нет, Лихтендорф хотел сам провернуть всю эту операцию – со своим отрядом пройти по подземному ходу и открыть для крестоносцев главные ворота. Он знал, что может погибнуть в самом городе, столкнувшись с превосходящими силами сарацин, но Лихтендорфу было все равно. Слишком высоки ставки в этой игре. Если все получится, тогда о его отваге будут слагать легенды.

Лихтендорф жалел, что слишком ждал и не воспользовался тайным ходом, пока он был на нейтральной территории. Граф рассуждал так: надо ворваться в город, когда войско христиан уже устанет от осады и столь счастливый исход дела еще больше прибавит ему славы и благодарности, кроме того, в Дамиетте пока оставался гарнизон, который мог уничтожить небольшой отряд Лихтендорфа, а спустя несколько месяцев осады защитников станет все меньше и потому шанс прорваться сквозь них будет больше. Но, когда армия султана окружила крестоносцев, Лихтендорф ждал только вот такой мощной атаки, как случилась в Вербное воскресенье, так как именно в этот момент защитники Дамиетты менее всего будут ждать нападения с тыла.

Ночью, когда христиане не спали, а молились и готовили оружие, чувствуя, что завтра будет страшный бой, Лихтендорф сказал Эйснеру, что герцог наконец-то решился и посылает его, графа, первым спуститься в подземный ход. Эйснер все передал Али-Осирису, но египтянину эта идея показалась глупой, ведь ночью легко можно было заблудиться и угодить в лапы к врагу, но Лихтендорф настоял на своем. При свете небольшого числа факелов триста человек, составлявших отряд графа, выдвинулись из лагеря по направлению к пальмовой роще, к северу от города. Вскоре, в виду близости противника, все факелы пришлось потушить. В кромешной тьме, ибо даже небо было беззвездно, отряд быстро заблудился, как и предрекал Али-Осирис. Но Лихтендорф не унывал. Он предложил переночевать в роще на берегу Нила, которая оказалась совсем рядом. Так и решили. Ночь прошла спокойно. Арабские разъезды близко не подходили и отряд не обнаружили.

А утром вся армия Аль-Камиля пошла в атаку на христианский лагерь. Лихтендорф понял, что его маленький отряд будет мгновенно сметен, если выйдет из-под укрытия рощи. Когда мимо проходили плотные ряды сарацинской пехоты, пустынные всадники на верблюдах, люди графа молились, прижавшись к земле. Рыцари зажимали своим лежащим коням рты, гладили гривы. Но как только из лагеря христиан полетели копья, стрелы и арбалетные болты, опасность миновала. Арабы, обезумев от гнева, призывая Аллаха, бросились на штурм укреплений, мешая ряды и ничего вокруг не замечая.

Как только враг прошел мимо, Лихтендорф приказал Али-Осирису вести отряд дальше, к этому чертовому проходу. Роща на берегу Нила тянулась на добрую милю, так что под прикрытием деревьев отряд двигался незамеченным. Наконец они добрались до нужного места. Вход, а точнее выход из подземного хода, был аккуратно замаскирован камнями и зарос травой. Али-Осирис торжествовал. Он не обманул возлагаемых на него надежд и сам первый принялся раздвигать камни. У Эйснера замерло сердце. Воины Лихтендорфа стали помогать ворочать огромные камни. Но каково же было их разочарование, когда, откинув камни, христиане увидели замурованный вход, а среди свежей глиняной кладки торчали полусгнившие человеческие головы. Али-Осирис упал на траву и заплакал. Он узнал останки своих последних друзей и единомышленников. Тайный ход обнаружен, и, вероятно, все его люди в Дамиетте уже схвачены и погибли.

Эйснер побледнел и судорожно сглотнул. Все построенные надежды рухнули. Он взглянул на Лихтендорфа. Лицо графа было каменным, сквозь плотно сжатые зубы он процедил приказ воинам двигаться обратно. Они возвращались тем же путем. Впереди сарацины неистово штурмовали лагерь крестоносцев. Тысячи и тысячи их напирали, гибли под стрелами, кони поднимались на дыбы и, пронзенные, падали вместе со всадниками. Неистовые крики, призывающие Аллаха, леденили душу.

Лихтендорф раздумывал: ударить ли в тыл врагу? Рыцарей у него всего двадцать пять человек, с такой малой силой идти в атаку просто самоубийство, пехота не поспеет за ними. И нет смысла надеяться, что крестоносцы выйдут из-за укреплений и помогут атаке графа! Но отсиживаться в зарослях было недостойно, это прямое проявление трусости! Когда до лагеря оставалось всего несколько сот метров, Лихтендорф в отчаянии повел своих людей в атаку. Но добраться до лагеря ему не удалось. Триста туркменских всадников отделились от уже колеблющейся массы арабов и бросились на немцев.

По команде графа копейщики, сомкнув ряды, образовали круг, прикрывшись щитами и выставив перед собой копья. Десять арбалетчиков из-за стены щитов угостили туркмен порцией болтов. Ни один из них не пролетел мимо. Граф и Эйснер с рыцарями заняли позицию на правом фланге. Али-Осирис спрятался между пехотинцами. Туркмены налетели со свистом и воплями, в упор стреляя из луков, атакуя мечами и бамбуковыми копьями. Плотный строй спас пехоту от смерти в первые минуты столкновения. Но рыцарям пришлось несладко. Против врага их была всего горстка. Граф личным бесстрашием показывал своим людям пример, как нужно смотреть в лицо вечности. Он бился в окружении, еле поспевая отражать удары. Его дестриер, вышколенный в долгих и многочисленных походах, помогал своему седоку. Конь бил туркменских лохматых лошадок мощными копытами, кусал их за шеи. Лихтендорф убил уже десятерых, но чувствовал, что слабеет и еще немного – и он будет повержен. Вокруг его рыцари так же бились на исходе сил и умирали один за другим. Но умирать в планах у Эйснера не было. Поэтому он, притворившись смертельно раненым, повис на своей лошади и еле заметными движениями шпор попытался выбраться из схватки.

Копейщики попытались помочь своему сеньору и, нарушив стену щитов, бросились на туркмен. Но это стало их роковым решением. Пехота всегда была сильна сомкнутым строем, а по отдельности противостоять