И все бы было уже кончено для отряда Лихтендорфа, если бы в это время сарацины не дрогнули и не побежали прочь от лагерных укреплений, а тевтонские рыцари во главе с Германом фон Зальца не бросились их преследовать как раз напротив погибающего отряда графа. Тевтонцы железной лавиной ударили на туркмен и быстро их уничтожили. Лихтендорф, Эйснер, Али-Осирис и еще девяносто шесть человек, в том числе пять рыцарей, спаслись.

Сражение за мост достигло критической точки. От ярости, с которой резали и рубили друг друга христиане и мусульмане, могло обжечься даже солнце. С обеих сторон было уже много сотен убитых. Живые бились на трупах своих товарищей. Крестоносцы не желали сдавать ни пяди земли и умирали под неистовым напором сарацин.

Герцог Леопольд Австрийский бился верхом в первых рядах, каждое мгновение рискуя погибнуть, но это был не человек, а лев! Опасность не волновала полководца, он постоянно вырывался вперед, и лишь натиск мусульман увлекал его обратно, как корабль, безуспешно борющийся с течением. Его рыцари старались прикрывать сеньора с флангов, но ему, казалось, это было не нужно. Герцог постоянно бросался в самые кровопролитные участки боя, повергал самых грозных сарацин, которые уже сами убили много крестоносцев. Мамлюки в страхе отступали от герцога. Но все больше прогибался фронт христиан. Султан не зря выставил в бой самых лучших своих воинов! Они медленно, но верно прогрызали оборону противника и приближались к мосту. Герцог наконец понял, что, сколько бы крови он ни проливал, а крестоносцы начинают уступать арабам, и он, вернувшись к своим воинам, отдал приказ отступать за мост, на правый берег.

Штернберг и Лотринген бились рядом, несмотря на всеобщий хаос, спина к спине, в окружении своих рыцарей, Зигфрида Когельхайма и Ганса. Меч одного брата не раз спасал другого. Все атаки мусульман разбивались об этот небольшой круг, который ничто не могло сломить. Трупы арабов были навалены бесформенной грудой вокруг сомкнутого кольца рыцарей, и груда эта с каждой минутой увеличивалась. Когельхайм не уступал в силе и ловкости молодым. Казалось, что с каждым взмахом меча его силы лишь прибавляются. Особенно любил старый рыцарь орудовать щитом. Он отражал им удар с такой мощью, что щит валил с ног наступающего, а подчас и раскраивал ему череп. Вот перед Когельхаймом возник высокого роста сарацин из султанской гвардии. По золоченым доспехам и украшениям на груди можно было понять, что это богатый воин, возможно, какой-нибудь эмир. На глазах у Зигфрида он уже располовинил двух крестоносцев и теперь ринулся на него. Мясистое лицо сарацина ехидно улыбалось. Когельхайм отбил несколько страшных ударов, которые любого другого могли свалить с ног, и сам набросился на него. Он ударил сарацина острым концом треугольного щита прямо в рот, превратив в кровавое месиво губы. Щит вошел с такой силой, что, пробив зубы, достал до горла. Грузно повалился мертвый араб к ногам Зигфрида Когельхайма.

Ганс впервые участвовал в такой страшной сече. Сначала он испытал безудержный страх перед наступающими рядами сарацин, но потом, когда бой начался и все перемешались, Гансу некогда было думать о страхе, надо было защищать свою жизнь. С самого начала, волной атакующих, он был разделен со своим сеньором, и жизнь его висела на волоске. Вокруг сарацины проводили страшное опустошение, ломая оборону христиан. Миннезингер получил рану в плечо, но не опасную, и постоянно искал возможности соединиться со Штернбергом. Наконец, отступая и прячась за чужими спинами, он добрался-таки до графа и вступил в оборону его рыцарей. Только тогда он почувствовал себя уверенно и смог достойно сражаться, отбивая нападающих.

Тяжело было дышать и смотреть в горшковых шлемах, но сколько раз сталь, закрывающая лицо, принимала удары ятаганов! Лотринген почувствовал дурноту, подступающую к голове, и хотел было уже сорвать шлем и вздохнуть полной грудью, но арабы лезли, ни секунды не ослабевая натиск, и сделать лишнее движение не было никакой возможности. В глазах у графа потемнело, он попытался привести себя в чувство, кусая до крови губы, но это не помогало. Вот-вот он готов был лишиться чувств. Штернберг, взревев, позвал на помощь своих рыцарей. Трое из них, а также Ганс и Когельхайм откликнулись на призыв графа. Пока Штернберг снимал с Лотрингена шлем, они закрыли братьев своими щитами.

Рядом какой-то рыцарь без шлема, почти юнец, полз по песку, прикрываясь щитом от наседавшего на него сарацина. У рыцаря был меч, но, видимо, он просто не знал, как им пользоваться, ибо мусульманин наносил рубящие удары по щиту, открывая свой корпус, а тот и не думал этим воспользоваться. Смерть явно расправила над незадачливым юнцом свои крылья, но страшный удар, перерубивший сарацину хребет, спас его. Арнольд фон Кассель помог молодому рыцарю подняться. Рука в железной перчатке опустилась юнцу на плечо и круто повернула по направлению к мосту.

Два австрийских рыцаря, дравшиеся неподалеку от Касселя, и не собирались отступать. Они орудовали большими топорами, круша вражеские щиты в щепки, снося головы и отрубая конечности. В рогатых нормандских шлемах они походили на викингов – берсеркеров, не знающих страха и боли. Султанские гвардейцы ложились вокруг них, словно колосья под серпом. Но вот они сцепились с двумя огромного роста нубийцами, которые также предпочитали всему другому оружию топоры. Ужасный это был поединок. Один австриец потерял руку, держащую щит, до локтя, но сам, обливаясь фонтанирующей из обрубка кровью, упал на нубийца, разрубив топором его грудь. Двое оставшихся противников одновременно нанесли друг другу смертельные удары по голове и упали рядом. Их кисти, бившиеся в конвульсиях, отчаянно сжимали древко топоров.

Данфельд вместе с Касселем был отделен от своих друзей в начале боя. Сначала они сражались рядом, а потом Данфельд потерял Касселя из виду. Около пятидесяти арабов, прорвавших на этом участке через христианскую оборону, постепенно оттеснили его к самому мосту. Но вскоре эта горстка сарацин сама была уничтожена тамплиерами, а Данфельд так и остался в задних рядах. И весь остальной бой он провел в мучительном ожидании, когда же враг доберется до моста. Тогда останется только одно – умереть. Данфельд вспоминал Хильду и просил ее образ придать ему сил, когда наступит последний миг. Но вот прозвучал приказ отступать за мост, и Данфельд был одним из первых, кто перешел его. Душа барона рвалась к его друзьям, на передовую. Он жаждал сарацинской крови, но было уже слишком поздно.

Христиане отступали более или менее организованно, особенно тамплиеры, которые