— Что?

— Давайте не будем затягивать интермедию! — Анна поправила упавшую на лоб прядь. — К черту «посидеть где-нибудь»! Давайте сразу поедем к вам!

«И полежим!» — договорил ее взгляд.

— Ко мне, увы, нельзя, а то бы я вас пригласила!

«Интермедию?» — слегка удивился Михаил. Может, Анна хотела сказать «прелюдию» и оговорилась? Прелюдия подразумевает начало, а интермедия — перерыв между действиями. В понимании Михаила все только начиналось, а оказывается, уже было первое действие… А когда оно было? При знакомстве? Получается, что Анна тоже имела на него свои виды? А не имела ли она их изначально? Еще до знакомства?..

Стоит только запустить в своей голове анализатор чужих слов и поступков, как он больше никогда уже не остановится. Процесс затягивает и быстро становится такой же жизненно необходимой функцией, как, например, дыхание.

— Давайте, — ответил Михаил. — Правда, я далеко живу…

Анна шагнула к Михаилу, обняла его обеими руками за шею, прильнула всем телом, давая возможность ощутить восхитительную упругость ее грудей, и поцеловала почему-то в щеку. Михаил прижал Анну к себе еще крепче, нашел ее губы и жадно прильнул к ним, наслаждаясь всем сразу — и прохладой ее рта, и мягкой податливостью губ, и требовательным языком, сразу же скользнувшим ему в рот, и пряно-медовым ароматом Анниных волос. Глаза Анны были наполовину прикрыты, словцо для того, чтобы скрыть переполнявшее их желание. Рамки офиса требовали каких-то, пусть даже и совершенно символических, приличий.

Михаил, спохватившись, ослабил свою хватку и, продолжая придерживать Анну левой рукой, правой провел по ее спине. У Анны вырвался стон удовольствия. Когда же Михаил начал поглаживать ее по обтянутым стрейчевой тканью ягодицам, Анна отпрянула и покачала головой.

— Хочу, но не здесь, — прокомментировала она свой жест, чтобы Михаил не принял его за отказ.

Михаилу тоже не очень-то хотелось секса в собственном офисе, то есть несколько минут назад офис казался ему непригодным для этой цели, а сейчас он уже примеривался к кушетке. Пока только взглядом.

— Я люблю с комфортом, — проворковала Анна, касаясь груди Михаила кончиками пальцев. — И чтобы мужчина не торопился. Когда мужчина торопится, вместо таинства получается случка…

Ехали молча, Михаил старался внимательно следить за дорогой, что с учетом близости Анны давалось ему нелегко. Хотелось остановить машину, обнять пассажирку, целовать ее, ласкать, залюбить до полного и беспощадного изнеможения прямо в салоне. Подобного накала страстей Михаил не испытывал давно, со времен гиперсексуального мальчишества. К Илоне он тоже испытывал чувства, некогда весьма значительные, но не до такой степени, чтобы невтерпеж было подождать каких-то полчаса. Чувства были, а нетерпения не было, вот так.

Сегодня красный свет не раздражал, а наоборот — радовал, потому что всякий раз, остановив машину, Михаил вроде бы как украдкой скашивал взор на волнительно колышущуюся грудь Анны и представлял, как стягивает с нее облегающий сарафан и начинает посасывать через кружево бюстгальтера напряженные соски, время от времени осторожно-дразняще касаясь их кончиком языка.

Анна, конечно же, замечала эти «скрытные» взгляды, но виду не подавала. Смотрела вперед, чуть вздернув подбородок, и хранила молчание, словно чувствуя, что пленительно волнующий тембр ее голоса может оказаться последней каплей, что переполнит чашу самообладания Михаила. Или же просто боялась испортить словами то незримое, что происходило сейчас между ними.

На гостиницу «Космос» Анна отреагировала едва заметным движением левой брови, не укрывшимся от обострившегося сверх всяких пределов восприятия Михаила. Он не столько увидел это боковым зрением, сколько почувствовал. Какие-то воспоминания связаны с этим местом? Или же Анна удивляется тому, что преуспевающий, судя по всему, психоаналитик живет так далеко от центра? Михаил предпочел думать, что причиной удивления, если таковое имеет место, явилось нетерпение, а не снобизм. Очень не хотелось, чтобы Анна оказалась снобом. Снобизм — отвратительная черта, осложняющая жизнь как своему обладателю, так и тем, кто его окружает. За время житья с Илоной у Михаила на снобизм выработалось нечто вроде идиосинкразии, у бывшей жены этого снобизма было столько, что хоть ложкой ешь, хоть ковшом черпай.

Свернув под Северянинский мост, Михаил сказал:

— Еще пять минут — и приедем.

Анна молча кивнула.

Желание овладевало Михаилом все сильнее и сильнее. Красный свет снова начал раздражать, потому что просто созерцать было уже невозможно. Михаил просунул кончик языка между зубами и слегка прикусил его. Этот прием, так же как и закусывание губы, неизменно помогавший отвлечься или взять себя в руки, сейчас не сработал. Михаилу сразу же представилось, что вместо своего языка он покусывает розовый сосок Анны, и от самообладания вообще ничего не осталось. Угнетенное желание обернулось болью в паху, сладчайшей, приятнейшей, но все же — болью. Буквально на автопилоте промчался Михаил по Берингову проезду, свернул во двор и припарковался у своего подъезда. Припарковался небрежно, наискось, заняв двойное место, что, несомненно, должно было вызвать недовольство у того из соседей, которому не останется места под окнами. Но сейчас Михаилу было не до соседей и не до их эмоций.

За то время пока Анна была в ванной, Михаил успел разложить диван, на котором обычно спал, не утруждая себя раскладыванием, накрыть его самой цветастой и самой плотной из имевшихся в наличии простыней (так смотрится приличнее — вроде как тахта с покрывалом) и сервировать на журнальном столике выпивку и закуску. Поставил три бутылки — виски, мартини, красное вино. Закуску изображали ваза с фруктами (яблоки с персиками), пастила и имбирное печенье. Вряд ли кому будет дело до закуски, но ставить на столик только напитки как-то неудобно, гостья может решить, что ее хотят споить для того, чтобы затем без помех воспользоваться ее беспомощностью. С учетом того, что Анна уже успела рассказать о себе, подобных ассоциаций следовало избегать. Подобно тому, как в доме повешенного не стоит говорить о веревке, людям, пережившим сексуальное насилие, не стоит давать поводов для подозрений в том, что кто-то как-то пытается ограничить их волю.

Закончив сервировку, Михаил спохватился и выключил люстру, включив вместо нее бра над диваном. Заодно и шторы задернул, не столько с целью защиты от любопытных глаз, сколько для пущего интима. Включил кондиционер, критически осмотрелся, пообещал себе как можно скорее обзавестись нормальной кроватью (диван — он все-таки больше предназначен не для лежания, а для сидения) и понял, что забыл про бокалы и штопор. Снова отправился на кухню, а когда вернулся, то увидел на диване Анну. Завернувшись в полотенце, она сидела скрестив ноги и грызла печенье.

— Я в душ! — сказал Михаил, едва не поставив бокалы мимо стола.

Штопор он зачем-то унес с собой в ванную. Машинально. А вместо того чтобы выдавить гель на мочалку, как обычно делал, зачем-то вылил добрых полфлакона себе на голову и начал быстро, с ожесточением, растирать по телу потеки. Закончив с мытьем, наскоро почистил зубы. По-хорошему следовало еще бы и побриться, потому что после утреннего бритья прошло много времени и на лице уже проступила щетина, но бритье в столь возбужденном состоянии не сулило ничего хорошего, кроме обильных порезов, поэтому Михаил им пренебрег. И в который уже раз подумал о том, что надо бы перейти на электрическую бритву. Не порежешься, и сам процесс протекает быстрее.