У нее вдруг стало лицо как у обиженного ребенка, и если изначально она была смертельно бледна, то теперь раскраснелась, заалела маковым цветом, схватилась обеими руками за горящие щеки.

– Полная чушь, – сообщила Дорошину Склонская, почему-то басом. Сейчас она напоминала ему знаменитую в прошлом актрису Фаину Раневскую, должно быть оттого, что стояла руки в боки. – Витенька, мальчик мой, вас прощает только то, что вы совершенно не знаете Леночку и ее семью. Это люди удивительной порядочности, поэтому, что бы ни происходило в галерее, они не могут иметь к этому ни малейшего отношения. Леночкин дед – Федор Иванович – действительно один из праправнуков брата Архипа Куинджи. Но, во-первых, они этого никогда не скрывали, а во-вторых, к краже картин это не имеет никакого отношения.

Ее убежденность не произвела на Дорошина особого впечатления. С самого начала он знал, что Склонская настолько хорошо относится к Золотаревой, что будет оправдывать, даже застав на месте преступления над неостывшим еще трупом. Тем не менее он, сам не зная зачем, рассказал внимательно слушающим его женщинам логическую цепочку своих рассуждений, основанную на разнице в стоимости украденных картин.

– Я тоже подумала, что подбор странный, – сказала Склонская. – И с Леночкой мы это обсуждали. Это бросается в глаза каждому, кто занимается искусствоведением. – В этом месте покраснел уже Дорошин, который не заметил никаких странностей до тех пор, пока ему на них не указал Эдик Киреев. – Но из этой странности вовсе не вытекает, что кражи организовала Леночка, чтобы не только хорошенько заработать, но еще и прихватить в семью работы кисти своего знаменитого прапрапра… Ой не сосчитать, сколько «пра», все равно собьюсь.

– Версия логичная. – Елена уже достаточно овладела собой, чтобы вступить в разговор. – На вашем месте, Виктор Сергеевич, я бы тоже обязательно на себя подумала. У меня есть лишь одно преимущество перед вами. В отличие от вас я точно знаю, что ничего подобного не делала. Да, мой дед – потомок одной из ветвей семьи Куинджи. В нашей семье было принято этим гордиться, хотя особо мы свое дальнее родство никогда не афишировали. Смешно же бахвалиться тем, что ты седьмая вода на киселе. Но картин я не крала. Ни Куинджи, ни всех остальных. Я понимаю, что вы вправе не верить мне на слово и продолжать расследование, но это меня совсем не тревожит. Вы не сможете обвинить меня в том, чего я не совершала.

Полковник Дорошин умел слышать то, что ему говорили. Иначе он бы не был хорошим сыщиком.

– А в чем я могу вас обвинить, Елена Николаевна? – спросил он, испытующе глядя на Золотареву. – Вы пришли ко мне, чтобы в чем-то признаться. В чем именно?

– В том, что я вас обманула, – тихо сказала женщина и опустила глаза.

– Это я уже понял. В чем вы меня обманули?

– Я сказала вам, что мне ничего не известно о том, увлекался ли Борис Петрович коллекционированием. Я солгала. Так получилось, что я знала об этом. И совершенно случайно я также знала о том, что именно он коллекционирует. Я должна была вам про это сказать, потому что, скорее всего, Бориса Петровича убили именно из-за его… увлечения.

– Что же такое он собирал, чтобы это могло стать причиной убийства? – с живейшим интересом спросил Дорошин.

– Он собирал чужие тайны.

* * *

Борису Грамазину нравилось узнавать о людях то, что они предпочитали скрывать. Впервые жгучая радость от обладания чужой тайной накрыла его в девятом классе, когда Борька по заданию учительницы отправился домой к однокласснику Петьке Вохмину, который отчего-то второй день подряд не пришел в школу.

Домашнего телефона у Петьки не было, на работе его мамы учительнице сообщили, что Марья Тимофеевна в отпуске, и Грамазин, который учился хорошо и мог пропустить урок без последствий для успеваемости, был отпущен с урока литературы, чтобы добежать до Петькиного дома и узнать, не заболел ли он.

На первый звонок никто не открыл, и Борис жал на кнопку снова и снова, понимая, что дома должны быть оба – и заболевший Петька, и его отпускница-мама. Ему не отворяли, и Грамазин решил, что случилось что-то действительно серьезное. Он как раз обдумывал, стоит ли звонить в другие квартиры, чтобы спросить про Вохминых у соседей, как дверь все-таки открылась, и на пороге появилась взволнованная, растрепанная и раскрасневшаяся Петькина мама, судорожно запахивающая расходящиеся на пышной груди полы легкого халатика. Судя по всему, под халатиком ничего не было, и юный Борис, тратящий довольно много времени на грезы о том, как выглядит раздетое женское тело, невольно покраснел.

Мария Тимофеевна о том, что сын не ходит в школу, ничего не знала. По ее словам, Петька был абсолютно здоров и, как вчера, так и сегодня утром, исправно отправлялся на уроки, надев форму и прихватив портфель.

– Прогуливать начал, вот чертенок, – в сердцах сказал мать, – вот дождется, что все отцу расскажу, когда домой приедет. А тебе спасибо, Боренька. И что за Петеньку волнуешься, и что мне все рассказал.

В том, что он совершил благое дело, Борис как раз сомневался. По всему получалось, что заложил он приятеля по полной программе. Он знал, что Вохмин-старший работает вахтовым методом где-то на севере, дома появляется раз в три месяца, и лупцует Петьку нещадно, латая прорехи в материнском воспитании.

Как бы то ни было, больше в Петькином доме ему было делать совершенно нечего, и, кляня учительницу, по вине которой Борис Грамазин оказался стукачом, а также обдумывая, что ей сказать, чтобы не подставить Петьку еще больше, он начал спускаться по лестнице.

К тому моменту, когда он оказался на первом этаже, в голове все настойчивее свербила новая мысль – почему в полдень Мария Тимофеевна была полураздета и чем она была так смущена и взволнована. Ответ напрашивался сам собой, и Борис, вместо того чтобы выйти из подъезда, поднялся на один пролет выше квартиры Вохминых, уселся на подоконник и приготовился ждать.

Впрочем, ожидание не показалось ему долгим. Минут через десять дверь тихонько открылась. Грамазин слез с подоконника, перегнулся через перила, так, чтобы его не заметили внизу, и увидел хорошо знакомого ему дядю Мишу Долгоземова, парторга завода, на котором работала мать Вохмина и его, Борькины, родители. Послышался чмокающий звук поцелуя, неясное бормотание, в котором Грамазин расслышал слова прощания, дверь захлопнулась, и Долгоземов начал быстро и уверенно спускаться по лестнице.

Дождавшись, когда хлопнет подъездная дверь, Борис тоже пошел прочь. Этажом ниже он случайно бросил взгляд в окно и увидел Петьку Вохмина, который вышел из расположенного во дворе дровяного сарая. Так в один день Грамазин стал обладателем сразу двух чужих тайн. Мама Петьки Вохмина изменяла его отцу с парторгом трубопрокатного завода, а сам Петька прогуливал школу, чтобы выследить свою мать.

Приобретенное знание билось внутри, настойчиво требуя найти себе применение. Что делать? Рассказать о чужом секрете всем? Немного подумав, Грамазин решил этого не делать. Публично раскрытая тайна прекращала быть таковой, теряла ценность, лишала Бориса радости обладания. Но и в сохранении тайны не было ничего интересного. Ну знает Борис о том, что Петька в курсе материнских похождений, и что ему с того?