и потребностью к женщине в его объятьях, и особняком — дракона, взирающего на все это отстраненно и с большой долей непонимания, потому как ему требовалось что-то иное.

— Спасибо, — пробормотал он, неожиданно захлебываясь от благодарности, облегчения, нежности. — Спасибо-спасибо-спасибо.

И нет, то, чем они занялись дальше, не было голым сексом… это было нечто совсем другое.

Глава 13

Естественно, я превратил наши обнимашки в новый раунд секса. Потому что примирительный секс гораздо эффективнее, чем примирительные зажимания. А еще потому что все еще никак не мог успокоиться, оказавшись столько раз за последние сутки перед угрозой потерять Летти.

Она могла погибнуть, и я был на грани поверить в это на краткий момент. Она могла бросить меня к чертям, когда я облажался, подставился и лежал там обожженный и бесполезный. Она могла взбеситься и перечеркнуть все между нами, узнав о моих махинациях, ибо право имела за то, что я попытался провернуть с ней, но без ее ведома.

Конечно, без вариантов, что я бы отпустил ее и перестал липнуть, сколько бы ни гнала и ни психовала, благо на случай ее крайней злости есть за пазухой масочка непробиваемого дурня, которому все как с гуся вода. Но вот перспектива того, что это я сейчас мог быть на месте рыжего, то есть тем, кому указали на дверь, вообще не радовала. И понимаю я, понимаю, что мои поступки и откровенное присвоение и самой Летти, и всех возможных изменений в ней мою девочку выводят из себя. Мягко говоря. Придется как-нибудь научиться сначала посвящать ее в суть своих, безусловно, гениальных планов, а потом уже начинать выполнять их. Но и ей нужно как-то усвоить, что: а) не всегда есть достаточно времени и некоторые ситуации разрешаются непосредственно в процессе развития, б) многие вещи мне известны, а ей нет, и я знаю, как лучше, но на первый взгляд так может не казаться, а учитывая упрямство и чрезмерную самостоятельность Войт, мы рискуем каждый раз увязать в спорах, скандалах и как неизбежное последствие наших противостояний — в сексе. В последнем я всегда только «за», но не о том речь. Ибо есть еще и «в». Я не человек. Не человеческий мужчина даже близко, как бы им ни прикидывался. Я самец виверна, и в некоторых аспектах жизни мне сложно думать и действовать по-людски вовсе не потому, что не уважаю личные границы Летти (Хотя кому они к чертям нужны? Если я провожу в ней большую часть нашего совместного времени, то какие границы вообще?), но опять же тут смотри пункт «б» — в подавляющем количестве случаев я знаю, как лучше, а она нет.

— Нужно помыться, — сонно пробормотала бессильно распростертая на мне после оргазма Летти, — но нет сил.

Она поерзала поверх моего тела, напоминая о пережитом несколько минут назад, когда я не просто кончил — досуха излился, и такое чувство, что и никакой не спермой, а гребаным чистым ликованием. Если для других Войт и была Крушительницей, то мне впору ее начать называть Опустошительницей. Она мне не яйца выжимает, до самой души выцеживает все до капли, и ничего лучшего со мной не случалось.

Но над всем физическим кайфом превалировало нечто совсем иное — ее признание меня своим мужчиной. Смириться с тем, что мне она необходима, и я ничего (внезапно и несмотря на все обстоятельства против) так не хочу уже в жизни, как присвоить ее — удовольствие одного порядка, но оказаться перед фактом, что и в ответ присвоили меня — вот уж что заоблачно. Это как сравнить плавание и свободное парение. И то, и это, само собой, ощущается супер, но какая же огромная разница!

— Если не превращусь в виверну, свалишь ведь однажды, — снова бубнеж под нос, пока Войт сползла-таки с меня и пристроилась рядом с закрытыми глазами.

— Нет! — рявкнул громче, чем нужно, и Летти вздрогнула и вскинула голову, непонимающе щурясь.

— Ты чего орешь? — недовольно сипло спросила она, и я осознал, что вопрос-то она, судя по всему, задала во сне. Вот только без разницы — ответ на него оставался прежним.

Нет. Не «кто знает — жизнь длинна», не «скорее всего, нет», не «если сама меня не бросишь». Я не врал и не юлил, когда давал ей объяснение. Мы встретились — и все. Запустилась череда событий и изменений, которые не повернуть вспять и не отменить. Постепенно, но неизбежно все прошлое перестало иметь прежнее значение, первым и главным моим приоритетом стала Войт. Не возвращение домой, не поиск Камня, не противостояние замыслам ликторов. Да, я тоскую по семье, да, я хотел бы еще хоть раз взглянуть на родные края… но уже с Летти, и да, я все еще уверен, что каждый долбаный курятник Крылатых необходимо расхреначить до основания, но-но-но…

В твоих загребущих лапах вдруг оказывается все, что тебе нужно, существо от которого не хочется отрываться, рядом с которым твои потребности и помыслы становятся элементарными до безобразия. Уютный кров для двоих, пища, вода, минимум бытовых мелочей, не мне — ей, и сто лет уединения, что не нарушат ни посторонние, ни общемировые катаклизмы. Тебе никуда не упирались оба мира и все войны, ты конченый эгоист, и от этого нисколечки не стыдно. И как же дико жаль, что нельзя просто взять и отгородится от всего и всех, зависнув в пузыре собственного счастья.

И раз уж пришлось думать об этих «всех»… Надо бы смотаться и проверить, как там команда беглецов, они же мои ищейки, и забрать обратно осколок Камня. Интересно, можно эту случайную фразу Летти во сне трактовать как «Да, милый, я согласна уже добровольно продолжить усилия по превращению в виверну»? Или мне все равно следует официально испрашивать у нее согласия действовать дальше? Что ж все так заморочено-то у людей? Почему всегда проще их ставить перед свершившимися фактами и неизбежностью их принять, чем убеждать, что именно так будет правильно? Почему их чертова интуиция настолько слаба, а инстинкты включаются на краткое время и то не в полную силу?

Я покосился на мирно сопящую Войт в очередной раз, чуть не начав раздуваться от гордости за собственную способность сотворить это простое чудо — внушить своей маниакально недоверчивой партнерше достаточную степень чувства безопасности, чтобы она погрузилась в отдых и мир своих грез безмятежно и полностью, а не была настороже, даже пребывая в дреме. Как же не хотелось порушить это, но слишком долго