Сведения о болезни Ленина в этой газете отражались скудно, и потому в Шкотове почти никто не представлял, что его состояние так тяжело. Все знали, что Владимир Ильич не так стар, ведь ему было всего 54 года, и думали, что он сумеет справиться со своей болезнью. И вдруг это страшное известие!..

Даже ещё и не осознав его огромной тяжести, все, не только партийцы и комсомольцы, кто принял и понял советскую власть, искренне горевали.

Утром 22 января в школе Борис Алёшкин узнал это известие одним из первых, его вызвал заведующий школой Шунайлов и, сообщив о кончине Владимира Ильича, предупредил, что в 12 часов в школе по этому поводу будет митинг, и что Борису надо подготовить соответствующую речь от имени комсомольцев.

Юношу поразил вид Шунайлова, ведь тот — коммунист с подпольным стажем, гораздо глубже осознавал величину потери. Он лучше знал и серьёзнее ценил значение Ленина для революции, и, сообщая о смерти Ильича Борису, говорил прерывающимся голосом, стоя с низко опущенной головой.

Он посоветовал Алёшкину речь предварительно написать, дать её стилистически выправить учительнице русского языка Гордиевской, затем выучить, а если не успеет, то прочитать по бумажке.

Освобождённый для составления этой речи от первых уроков, Борис сидел в углу библиотеки и думал: «Кто же станет теперь во главе советского государства, кто же возглавит партию?..» Впрочем, об этом, как он потом узнал, думали и многие другие люди, постарше его. Большинство решило, что это, наверно, будет Троцкий. Ведь в течение всей революции и первых лет существования советской власти имена Ленина и Троцкого почти всегда были связаны. В клубах, в школе портреты этих людей обычно висели рядом. Правда, в последние годы портретов Троцкого стало меньше, чаще рядом с Лениным стали появляться портреты Калинина, Рыкова, Томского. Но их как-то никто подходящими на «должность» Ленина не считал.

Борис писал свою речь, сидя за маленьким столом библиотекарши. Собственно, он не столько писал, сколько думал, разглядывая два больших портрета, висевших на противоположной стене. Это были портреты В. И. Ленина и Л. Д. Троцкого. Переводя взгляд с одного на другой, Борис мысленно сравнивал их.

Со своего портрета Владимир Ильич как будто прямо глядел него: большой, переходящий в лысину лоб, слегка нахмуренные брови, а под ними прищуренные, добрые, совсем живые глаза, окружённые мелкими морщинками, чуть прикрытые усами губы сложились в спокойную ласковую улыбку. Портрет этот как будто говорил что-то хорошее, доброе, и в то же время очень нужное и важное.

Мало ещё знал Борис в то время о Ленине, но вот сейчас, когда ему предстояло произнести речь о нём, он невольно старался представить себе, каким он был. И ему показалось, что портрет как будто рассказывает про себя, он как бы говорит, что тот, с кого он написан, был очень умным, очень волевым и требовательным человеком, и в то же время необычайно добрым и человеколюбивым. Так Борису и захотелось написать в своей речи, и он набросал несколько первых фраз.

Остановившись, чтобы обдумать продолжение речи, он невольно взглянул на висящий рядом портрет Троцкого. Тот был написан почти в профиль, и поэтому отчётливо выделялся его горбатый, тонкий нос; чёрные подкрученные усики и выступающая вперёд, узенькая, прямо мефистофельская бородка, довольно пышная чёрная курчавая шевелюра и густые чёрные брови вызывали какое-то неприятное ощущение и, пожалуй, не столько антипатию, сколько страх.

Боре показалось, что если теперь во главе советского государства станет этот человек, по-видимому, очень жестокий, то он, вероятно, введёт новые законы, а многие ленинские отменит.

В таком раздумье, возможно, выраженном не так примитивно, как это записано нами, Алёшкин и провёл большую часть времени, отведённого ему на подготовку речи.

Вообще-то он очень не любил говорить заранее написанную речь. Имея такую бумажку, он всегда путался. Невольно ему на ум приходил его первый доклад, и он терялся. Борис предпочитал говорить сразу то, что думал, но он понимал, что на этом митинге он должен был сказать такую речь, чтобы в ней не было лишних слов, и в то же время прозвучало бы самое нужное и главное. И он снова принялся писать. Вдруг как-то само собой начало получаться. Перечеркнув несколько фраз, он, кажется, нашёл те слова, которые ему хотелось сказать. Он быстро исписал две тетрадных страницы и с облегчением вздохнул. Как раз в этот момент в библиотеку вошёл Шунайлов:

— Ну как, написал?

— Да.

— Покажи.

Просмотрев исписанные страницы, Василий Иванович пожал плечами:

— Так мало, эх ты! Ну ладно, беги к Софье Григорьевне на квартиру, она тебе подправит. Может быть, что-нибудь и ещё добавит. Через полчаса начинаем митинг.

Борис, схватив листочки, помчался к Гордиевской, жившей почти рядом со школой. Прочитав то, что написал Боря, она неожиданно прослезилась:

— Хорошо, Борька, молодец! Я ничего исправлять не буду, так вот её и прочти, только с выражением, понял?

Борис был удивлён таким действием своей речи, но всё же сказал:

— Нет, Софья Григорьевна, я читать не буду, я буду так говорить!

— А успеешь выучить?

— А я не буду учить! Я скажу, что думаю! Наверно, это и будет то, что мною написано.

— Ишь ты! Ну что же, хорошо. Только ты Шунайлову об этом не говори, а то он тебя не выпустит.

Когда Алёшкин вернулся в школу и прошёл в большой зал на втором этаже, где обычно происходили собрания учеников школы, зал был забит битком: кроме учеников II ступени, здесь были собраны школьники и из других школ. Конечно, тут же находились и учителя.

У одной из стен, на которой висел портрет Ленина в рамке, обвитой красными и чёрными лентами, стоял стол, покрытый красной материей, а рядом маленький, тоже покрытый кумачом. За столом сидел Василий Иванович Шунайлов и представитель партячейки — рабочий с железнодорожной станции, третий стул пустовал.

Заметив протискивающегося вперёд Бориса, Шунайлов поманил его и предложил сесть на пустой стул. В стороне отдельной группой стоял школьный хор, а перед ним со скрипкой Румянцев.

Несмотря на такое скопление ребят, в зале стояла непривычная тишина. У всех взрослых были серьёзные грустные лица, это настроение передалось и ребятам, с такими же печальными лицами стояли и они. В 12 часов Шунайлов поднялся, повторил уже многим известное сообщение о смерти Владимира Ильича и объявил траурный митинг открытым. Хор спел траурный гимн «Вы жертвою пали…», затем выступил рабочий, сидевший в президиуме. Коротко он рассказал о жизни и деятельности Ленина, вождя рабочего