— Ну и ладно. — Че бросила Еве телефон. — Передавай привет любовничку!

Ева поднялась, боясь шевельнуть ногой. Тело стало невесомым, а нога превратилась в чугунный столб. Еще и ладони жгло. Она прижимала их к бокам, отчего боль начинала отдаваться то в голове, то в локтях, то в спине.

Как это она? А? Надо же! Вот ведь… упала… Сколько времени-то? Перемена кончилась. Охранник злой. Незаметно не пройдешь.

Любовничек… У Че все любовнички, нормальных отношений нет. Хотя кто тут нормальный, кто нет, не поймешь.

Она попыталась шагнуть — в спину будто вонзили спицу. Пришлось стоять, ожидая, когда исчезнут перед глазами противные зайчики и перестанет испуганно биться сердце.

Что она стоит? Надо же промыть раны, заклеить. Холодно. Это она, наверное, умирает. Отец Маяковского умер, уколовшись иголкой. Заражение крови. А она тут весь парк на коленку собрала.

Эти мысли заставили взбодриться и захромать веселее. Звонок слизал с этажей шум и топот. Охранник долго, слишком долго смотрел на вползающую Еву. Она успела перешагнуть порог, в голове успела родиться шальная надежда, что удастся попасть в класс без проблем.

Представила, как скребется по лестнице — если ногу не сгибать, не так и больно. Вот она оказывается на пороге, вот все на нее смотрят…

Все, больше ничего не успела представить, потому что охранник перестал изображать декорацию.

Перекись и зеленку искали по всей школе. Медсестры на месте не оказалось, ваты ни у кого не было. Суетилась учительница ГПД началки. Подходили еще люди.

— Кому звоним? — назойливо спрашивал охранник. Ответа не было. Пищали кнопки мобильника.

— Дома никого, да? Сотовый матери давай!

— Ой, лучше никому, — выла Ева.

Перекись была злая, щипала немилосердно. Красные пузырики стекали с колена. На ободранное бедро хотелось что-нибудь положить, очень уж горело. Холодную тряпочку, например. Или листок.

— Да что же ты размазываешь! — орала учительница.

— Маме или папе? — Охранник уперся ногтем в журнальную строчку.

— Я сама. Я папе, — извивалась под очередным натиском перекиси Ева. Вот и телефон у нее в кулаке.

Конечно, папа не побежит с работы ее спасать, он непременно ругать будет:

— Ева! Ну, сколько тебе лет, что ты падаешь?

— Он велел идти домой! — соврала Ева, пряча телефон. — Я дойду, вы не думайте. Дойду.

Взрослые переглянулись. Ева успела спустить ногу с банкетки, боль как будто утихла.

Каждый учитель посчитал своим долгом спросить, не вызвать ли ей такси. Ева мотала головой, думая о сумке, о зеркальце, о ручках, о ключах от квартиры.

— Может, тебя проводить? — нашелся охранник, но глянул на свою конторку, и стало ясно, что никуда он не пойдет.

— Я тут рядом. — Ева натянула куртку, сунула ноги в сапоги. Колготки порваны в клочья, но так даже лучше: любое прикосновение к коленке вызывает неприятный жар, мурашки прокатываются по спине. Опять стало холодно. Умирает. Это она умирает. Папа! Где ты?

Сумку принесла Ксю. Она вынырнула из-за спин преподавателей. Растерянная. Испуганная.

— Там только учебники и тетради. Остальное уже как-то раскатилось. — Она совала в онемевшую руку Евы ремень портфеля. — Все спрашивают, что случилось. А что случилось?

Ева подобрала длинную лямку, прижала к себе сумку. Зеркало разбилось. Жаль. Плохая примета. Или уже неважно? Конечно, неважно, она же умирает!

Ковыляла домой, пряча глаза от сочувственных взглядов прохожих. Что они о ней думают? Какую-нибудь глупость. Вот ужас-то!

Неплотная куртка, на груди покачивается жук. А все из-за него… Сунула руку за пазуху. Жук смотрел на нее шестеренками брюшка. Часы, сложный непонятный организм. Отсчитывают время жизни. От злобы на себя и на весь мир умирать передумала. До дома бы дойти.

Больше или равно.

Папа пришел пораньше. Милый, добрый папа. Наорал, повез в поликлинику. Врач оказался пожилым мужчиной с морщинистым лицом, уши у него были слегка оттопырены, как ручки у древнегреческой вазы. Наверное, по этим морщинам, как по рисунку на вазе, можно было прочитать его жизнь. И по ушам тоже.

— Сколько тебе лет? — не отрываясь от заполнения бланка, устало спросил хирург.

— Шестнадцать.

— Как же ты ухитрилась так разбиться?

— Я шла. Шла. — Вспомнились кусты, как жук зацепился за ветку. — Шла. А потом споткнулась. И упала.

— Споткнулась, — недоверчиво кивал врач. — Никто не толкал?

Жук толкал. Но этого не скажешь. Взрослые. Они вечно ничего не понимают.

— Что это у тебя там играет? Выключи сотовый.

— Это не у меня.

Музыка… Что-то негромкое, как будто птица поет.

— А у кого? — Хирург исподлобья глянул на свою толстую медсестру. Темные короткие волосы, круглое улыбчивое лицо, ярко подведенные глаза. Вздернутые вверх плечи, словно она все время была удивлена.

Она и была удивлена, потому что сотовый звонил из-под Евиной кофты, наброшенной на сумку.

Музыка умерла и тут же возродилась.

— Вон, в сумке, — хохотнула медсестра.

Ева дотянулась до молнии. По сумке шла вибрация. Это и правда звонил ее телефон. Кто бы мог подумать!

— Выключайте мобильные, входя в кабинет, — обреченно произнес хирург, а у самого что-то мелькнуло во взгляде. Лукавое. Как будто он все понимал, но все равно брюзжал. Для проформы. — Садись ровно, сейчас лангету наложим.

Сотовый замолчал, испугавшись незнакомого слова.

Когда Ева выползла в коридор с перебинтованной ногой, папа закатил глаза.

— Что тебе спокойно не живется! — ворчал он всю дорогу домой. — Земля не держит?

Ева открыла рот, чтобы сказать: с землей у нее как раз все отлично, во всем виноваты жук, командарм Че, Пушкин и отец Антона. Но папа был раздражен, папа зло покусывал губы и покрикивал на не вовремя перестраивающиеся перед ним машины. Не услышит. Будет опять и опять бранить ее, весь свет и заодно погоду. Промозгло на улице, холодно. Но теперь Ева не умирала. Передумала. Звонки ее интересовали больше. Она полезла в сумку. Кто мог ей звонить в поликлинике? И что опять творится с настройками?

Номер телефона не знаком. В настройках какие-то «Песни птичек». В сердцах Ева постирала весь плей-лист, оставив обыкновенные гудки на все входящие.

Кто и зачем вбивает ей в телефон новую музыку? Или она подцепила вирус, и мобильник теперь сам решает, какая мелодия будет у нее на дозвоне? Ничего не понятно. Как говорили египетские боги: надо возвращаться к истокам, к паровым машинам, когда все было разумно и доступно. Уже давно техника начала править человеком, и человек это зачем-то допускает…