Мама помогла мне упаковать вещи и отвезла меня в аэропорт. Она даже не пыталась отговаривать меня – она давно поняла, что это бесполезно.

Я прилетела в Багдад в конце января 2008 года. «Пресс ТВ» сняла мне номер в огромном отеле «Палестина» плюс второй номер под рабочий кабинет. Отель, построенный в восьмидесятых годах прошлого века, без сомнения, считался в свое время шикарным, но за сорок лет он сильно устарел и обшарпался. В кабинете стояли несколько диванов по углам, холодильник и столы с видеомониторами и кассетными проигрывателями. Вся аппаратура была хоть и древняя, но в полной исправности и готовности для работы. Мне представили моего координирующего продюсера Энас – это была пухлая уроженка Ирака с широко поставленными карими глазами и крашеными рыжими волосами длиной до плеч. Затем у меня состоялся телефонный разговор с мистером Надьяфи – новостным директором из Тегерана, моим непосредственным начальником.

По красоте Багдад значительно уступает Кабулу, окруженному фантастическими лунообразными холмами. Тут такие же такси и пробки на дорогах, как во всех больших городах, где мне доводилось бывать, тот же зловонный смог. Здесь золотой вечерний свет и широколистные пальмы, как в Дамаске, Бейруте и Аммане. А еще КПК, бетонные блоки и высоченные стены из мешков с песком на каждом шагу. Сквозь безликие квадратные коробки домов и плоский песчаный горизонт трудно рассмотреть славное прошлое города, каким бы волшебным оно ни было, те реки меда и молока, что здесь когда-то протекали.

Багдад, казалось, больше других городов пострадал от войны. Под окнами моего номера в отеле «Палестина» был транспортный круг и призрачная мечеть с куполом-лампочкой. На этой площади под названием Парадиз-сквер еще пять лет назад стояла огромная статуя Саддама Хусейна, которую снес американский танк. В соседнем квартале протекала река Тигр – вялая, грязная, несудоходная.

Среди постояльцев отеля «Палестина» почти не было европейцев и американцев. Тут вообще было мало людей. Правда, из отеля вел вещание телевизионный канал «Аль-Хурра», передающий информацию о политике США на арабском, но почти все сотрудники жили в Багдаде и на ночь расходились по домам. А в остальном восемнадцатиэтажный отель был пуст, и я догадывалась о причинах – при такой высоте он представлял собой удобную мишень для обстрелов.

В первую ночь я лежала без сна, слушая дробные автоматные очереди и рев сирен за окном. Мне было страшно еще и потому, что я пыталась прыгнуть выше головы. Мне предстояло многому научиться. Во время своих лихорадочных сборов я скачала в Интернете руководство по тележурналистике, своеобразный «Телерепортаж для «чайников», и несколько раз проштудировала его от корки до корки. В Дамаске, где провела неделю в ожидании иракской визы, я начала читать толстенную книгу Роберта Фиска «Великая война цивилизаций: покорение Ближнего Востока» и поняла, что почти ничего не знаю. Вечерами, сидя у себя в номере, я трудилась над понижением регистра моего голоса, превращая высокое девичье сопрано в суровый репортерский альт. Энас, координатор и переводчик, стала моей подругой. Ей было около тридцати пяти лет. У нее была широкая улыбка и полная сумка конфет, что помогало ей легко завести разговор с кем угодно. В свободное время мы ходили по магазинам – покупали головные платки и пили сок в барах на рынке Карада. Еще мы гуляли по разбитой набережной Абу-Навас на восточном берегу Тигра, куда до недавнего времени вход гражданским был запрещен. Энас рассказывала, что до войны здесь было самое оживленное место в городе – прогуливались парочки, работали богемные галереи, рыбные рестораны, где подавали холодное пиво. Теперь все было закрыто, лишь в стенах чернели пулевые пробоины. В парке, заросшем сорной травой, вечером появлялись дети. Они приходили играть на площадках, установленных здесь на деньги европейских благотворительных фондов.

Энас была мусульманкой, но платок надевала по настроению и не молилась пять раз в день. Никто из знакомых иракцев – ни сотрудники канала «Ал-Хурра», ни оператор, с которым мы работали, – не молился так часто. Они были такие же мусульмане, как и мои друзья дома – христиане. Они отмечали главные праздники, посещали мечеть по пятницам, и каждый имел собственные отношения с Аллахом. Да, они искали поддержки в Коране, но были против радикального ислама, как и все здравомыслящие люди. Они разделяли мнение, что войну начали радикальные группировки внутри суннитов и шиитов, чем воспользовались иностранные государства, заинтересованные в иракской нефти.

Возможно, работа в иранской компании была не совсем то, чего хотела Энас, но она не подавала виду. Утром она, тихо напевая, готовила нам крепкий чай и затем зачитывала по блокноту план работ на день. Ирак оккупировал Иран в 1980 году, когда Энас была еще ребенком. Война продолжалась восемь лет, унеся жизни полумиллиона иракцев. Победы никто не добился, но с тех пор соседи относились друг к другу с неприязнью. Понятно, что многие иракцы ненавидели Иран. Мне встречались люди, которые отказывались давать интервью, узнав, что я представляю иранское телевидение. «Простите, – сказал один торговец на рынке, – я хоть и не хочу, чтобы вас ругало начальство, но поймите – Иран нам принес много горя».

Очень скоро я поняла, что являюсь частью пропагандистской машины. Я, Энас и оператор ездили по стране, делали репортажи о бездомных детях, раненых мирных жителях, о перемирии, которое мало чем отличалось от военных действий, а мистер Надьяфи редактировал отснятый материал так, чтобы выставить американских солдат и политику США в наихудшем свете. Согласно текстам, которые он для меня писал, любое упоминание о войне должно было сопровождаться фразами «американская оккупация» или «американское вторжение». Коран всегда был «Священный Коран». Нам не единожды приходилось выезжать в Шадр-Сити – почти полностью разрушенный и опасный район, где случались стычки между Армией Махди и американскими войсками. Когда я попросила мистера Надьяфи нанять нам с Энас охранника, он ответил отказом. Во мне крепло чувство, что меня попросту используют.

Вечером я звонила по скайпу маме, жадно вслушиваясь в ее голос, ловя знакомые интонации – особенно когда бывало страшно. Ее очень встревожило мое признание, что босс скупится на деньги для охранника, и она просила меня скорее сменить работу. Я стала изучать в Интернете репортажи крупных багдадских тележурналистов, рассматривать работы известных фотографов, надеясь перенять что-то полезное, уяснить, что они освещают и как они это делают. Я рассылала резюме в канадские газеты, а главного редактора нашей местной «Ред-Дир адвокат» я уломала дать мне еженедельную колонку. Он обещал мне тридцать пять долларов за статью и двадцать пять за каждую фотографию.

Когда одиночество меня окончательно добило, я вместе с офисом перебралась в отель «Хамра», находящийся среди жилых домов в двух милях от «Палестины». Народу там было куда больше – журналисты, иностранные спецы всех мастей, в основном из Европы и США. Одни каждый день уезжали на работу, другие сидели в номерах безвылазно.

Отель «Хамра» имел форму полукруга. Балконы выходили во внутренний двор с бассейном и пластиковыми шезлонгами. В баре на первом этаже продавали пиво «Найнекен» и ливанское вино, а в ресторане готовили блюда местной кухни. Гостиничный комплекс, который помимо основного включал еще два здания – причем в одном находилось бюро «Вашингтон Пост», был защищен высокой стеной. В отеле жили сотрудники «Лос-Анджелес Таймс», «Эн-би-си Ньюс», «Ю-эс-эй Тудей» и других компаний. Вечером постояльцы собирались у бассейна с бутылками бомбейского джина, раздобытого у военных. Горничные расставляли столики, официанты приносили стаканы, лед, пиво, вино и еду из ресторана.