И вдруг мне в почту свалилось неожиданное сообщение от Найджела. Простое дружеское письмо, где он рассказывал о себе. У него, мол, новая подруга, и они живут в Шотландии. Он работает смотрителем поместья недалеко от Глазго. Он интересовался, как у меня дела, и желал мне всего самого лучшего. В конце он написал: «Держись там, детка, и береги себя». Несмотря на весть о новой подруге, его письмо меня умилило, подняло настроение – а именно в этом я и нуждалась.

Мы стали переписываться, а несколько дней спустя он мне позвонил. Услышав в трубке его голос, я едва не расплакалась. Ах, как мне не хватало таких отношений, что были когда-то у нас! Найджел вышучивал свою должность, погоду в Шотландии. За время, что минуло с нашего последнего разговора, он построил новую жизнь, но голос его звучал не слишком радостно. Непонятно, что заставило его бросить работу в газете в Бундаберге и переехать в Шотландию, чтобы стричь кусты, и как он провел последний год. Но я поняла, что фотографию он забросил.

В свою очередь, я рассказала ему пару историй о Багдаде, давая понять, что веду захватывающую, насыщенную событиями жизнь. О том, что все вокруг меня ненавидят, я умолчала. Мы поболтали еще минут десять, и наступила пауза. Потом я не выдержала и спросила:

– А почему ты больше не фотографируешь? Что случилось? У тебя было столько планов…

Мне действительно хотелось знать. Отчасти во мне говорила обида. В глубине души я была возмущена тем, что именно я, которой удалось создать некое подобие мечты, придуманной нами в Эфиопии, чувствую себя полной неудачницей.

– Не знаю, – задумчиво и даже угрюмо отвечал Найджел.

Тут меня прорвало. Я сказала, что собираюсь купить билет в Найроби, а оттуда полечу в Сомали, что у меня есть идеи насчет сюжетов для репортажей, которые предложу директору новостей на «Франс 24». У меня и впрямь были такие планы, но довольно туманные, и я впервые заговорила о них вслух. И пока я говорила, внутри раздался знакомый щелчок надежды.

– Слушай, поехали вместе, – сказала я. – Там столько всего интересного. Ты будешь фотографировать, а я делать что-нибудь для телевидения.

– Может быть, – промычал Найджел.

Я положила трубку, будучи уверенной, что он не приедет. Ведь он не прилетел ко мне в Кабул, когда мы любили друг друга, а теперь, почти год спустя, у него новая девушка и он, без сомнения, успел привыкнуть к комфорту и безопасности домашней жизни.

Впрочем, это было не важно. Главное, что, пока мы разговаривали, у меня созрело решение. Я была готова оставить Багдад.

В мире журналистики есть знаменитая история о Дэне Ратере, молодом неопытном репортере одного из второстепенных телеканалов в Хьюстоне, штат Техас. В начале шестидесятых, когда ужасный ураган несся по Мексиканскому заливу, приближаясь к острову Галвстоун, все прочие репортеры поспешили покинуть остров и укрыться на материке, в своих безопасных студиях. И только Дэн Ратер стоял на мосту и ждал. И когда шторм обрушился на остров, вырывая с корнем деревья и сбрасывая крыши домов, когда огромные океанские волны бешено забились о берег, он вел прямой репортаж, с огромным риском для жизни.

Тот день мог окончиться для него неудачно. Он мог быть ранен или убит во время шторма. И новость об этом пустили бы бегущей строкой – мол, такой-то и такой-то намеренно подверг себя опасности и погиб, став жертвой собственных амбиций. Но его ставка выиграла. Он уцелел. И поскольку был там, рисковал, то смог передать все события живо и осмысленно. Его карьера состоялась. Ему воздалось за то, что он предупредил тысячи зрителей, находящихся на пути урагана, о необходимости эвакуироваться в безопасное место. Он заключил долгосрочный контракт с национальной телекомпанией.

После семи месяцев в Багдаде я обратила свой взор на Сомали. Причины у меня были самые прозаические. В Сомали был полный бардак. Все знали из новостей, что там который год идет война, свирепствует голод и религиозный экстремизм. О культуре Сомали было мало что известно. Я понимала, что это враждебная к иностранцам, полная опасностей страна и что редкий репортер отважится туда поехать. Но тем лучше – у меня будет меньше конкурентов. Я смотаюсь туда ненадолго – ради нескольких репортажей, прогуляюсь по краю пропасти и вернусь. Я сделаю такие репортажи, которые покупают крупные телекомпании, которые заставляют людей задумываться. Затем я займусь более серьезными вещами. Сомали может стать моим ураганом.

Задерживаться в Африке я не собиралась. Четыре недели, не более. Словом, туда и обратно. Знакомый по Багдаду фотограф – француз Жером – снабдил меня контактами посредника, работающего в столице Сомали Могадишо. Посредник – это помощник из местных, который договаривается об интервью, возит аппаратуру и часто служит переводчиком. Рекомендованный мне посредник по имени Аджус Санура был известен среди западных журналистов как человек надежный и толковый. Сам Жером бывал в Сомали дважды. Недавно ему предложили поехать в третий раз, но он отказался, потому что ездить в Сомали стало слишком опасно. Но Жером был женат и имел сына-подростка, так что его осторожность была вполне объяснима.

Он предупредил меня, что везение рано или поздно заканчивается, и нет никаких преимуществ в том, чтобы всю жизнь скитаться по войнам. «Пока вы молоды, займитесь чем-нибудь еще», – сказал он. Но я не представляла себе других занятий. Мне было двадцать семь лет, и мои самые крупные достижения – при всей их скромности – были связаны с работой в зоне военных действий.

Дешевле всего добраться в Найроби из Багдада через Аддис-Абебу, где два года назад я познакомилась с Найджелом. Из чувства ностальгии я зашла в отель «Баро» и убедилась, что он ничуть не изменился. Такая же дыра, полная восторженных, одурманенных солнцем и травкой бродяг, которые сбиваются в группки или подбирают себе пару для совместных приключений. Я не забыла это чувство, этот азарт, но вызвать его у себя уже не получалось, будто они танцевали под музыку, которой я не слышала.

Десятого августа я прилетела из Аддис-Абебы в Найроби. Обычно я жила в самых дешевых однозвездочных гостиницах, но на этот раз вынуждена была остановиться в гостинице классом повыше, поскольку у меня с собой был ноутбук и пачка денег, которых мне не хотелось лишиться раньше времени.

Я хотела уехать как можно скорее, ведя переписку с посредником Аджусом по электронной почте. Он всегда быстро отвечал на мои письма, что меня очень ободряло. За сто восемьдесят долларов в день он готов был взять на себя все хлопоты, найти переводчика и охранника. Он снимет мне номер в гостинице «Шамо» – единственном месте, достойном, по его мнению, иностранцев. Номер стоил сто долларов за ночь. Я написала ему, что мне хотелось бы сделать в Сомали. Я хотела посетить лагерь беженцев, взять интервью у женщины-врача, известной своей благотворительной деятельностью, и снять на камеру прибытие канадского военного корабля, сопровождающего судно с продовольствием для голодающих Сомали, по линии Всемирной продовольственной программы.

Аджус, кажется, полагал, что это все возможно. Главная проблема заключалась в том, что мне требовался попутчик, например Найджел, чтобы разделить расходы. Десять дней в Сомали грозили окончательно меня разорить. Найджел тем временем писал, что никак не может определиться, ехать ему или нет, хотя соскучился по фотографии и новым впечатлениям. Я тщеславно надеялась, что и по мне тоже.