Там еще лежал маленький флакон бирюзового цвета из-под женских духов. И крошечный клочок белой бумаги с надписью: «Наслаждайтесь…»

Директор не сразу брызнул в воздух содержимое флакона. Подумав, что там может оказаться ядовитая смесь и содержимое, по-хорошему, стоило бы сначала отправить на экспертизу.

Но мужчина рискнул…

Сначала он втянул в себя немного, всем нутром опасаясь фатального исхода, а затем полной грудью вдохнул знакомый ему аромат. Это был парфюм мисс Лоры. Аромат, который заставил директора затаить дыхание и вспомнить замечательные мгновения, проведенные в ее обществе.

«Со сломанной клавишей можно играть. Без одного пальца можно жить. Без одного зуба жевать. Без одного глаза видеть», — мысленно проговорил директор, вспоминая мисс Лору и представляя ее в десяток раз красивее и привлекательнее, чем она была на самом деле.

В нашей памяти прекрасные люди становятся божественными. Если бы можно было проявить на пленке свою память — это было бы лучшим признанием в своих чувствах человеку, о котором думаешь.

Люк Миллер, а вернее — Сомелье, не хотел директору смерти. Если бы он желал его убить, то сделал бы это сразу, еще когда «измерял» размер окна в его кабинете. Хотя бы тем громадным камнем на полу, которым он разбил окно. Очевидно, что молодой человек обладал внушительной силой, хоть с виду казался щуплым и болезненным.

Порода у него такая, как у деда по материнской линии. Тощий, но жилистый. Палка, о которую скорее сломаешь колено, чем переломишь ее на две части.

Больше ничего в коробке не было. Сомелье оставил директору флакон духов мисс Лоры для того, чтобы в случае своего поражения, директор мог наслаждаться этими духами.

Вспоминать, как она пахла. Когда была жива.

Мужчина еще раз глубоко затянулся своей верной сигарой, пепел отправился в мусорный бак — и сердце не вздрогнет, а затем директор принес из первой комнаты стеклянную пепельницу, лежавшую на кровати, и потушил сигару в ней.

Директор не понимал, зачем он позволил себе пустить мисс Лору туда, куда пускал сигару и воздух, без которого не мог жить. В те места, куда пускал любимую песню, хор скончавшихся хористов, туда, где «выращивал» свой каменный сад.

И если мисс Лора — это белая орхидея, которой суждено умереть через двадцать восемь часов, то его собственная человеческая жизнь теперь будет длиться ровно двадцать восемь часов и ни минутой больше.

Жизнь длиною в сутки и четыре часа.

Белые орхидеи цветут в аду. А бесы в это время ходят под Богом…

Много летних солнечных дней Миа и Люк проводили на чердаке своего дома. Там у них было что-то вроде мастерской.

Чердак братья поделили ровно на две части. Левое крыло занимал Люк, а правое Миа. У них даже имелась разделительная полоса, которую можно было пересекать лишь по разрешению одного из «владельцев» крыла.

Миа строил спичечные города и хранил их в своем личном уголке, а Люк аккуратно складывал в белую коробку клочки женских волос. Каждый клочок был подписан.

То, что Люк коллекционировал женские волосы, не было тайной. Об этом знала мать — она охотно поделилась своими волосами с сыном; об этом знал и Миа, который не мог понять, как такое занятие может доставлять удовольствие. Спичечные города были куда увлекательнее, чем женские волосы.

«Зачем их коллекционировать?» — каждый раз удивлялся брат.

«Потому что каждая женщина уникальна, Миа. Это, как коллекционировать виды растений. Я трогаю клочок волос и вспоминаю о женщине. В волосах содержится много информации. Женские пряди очень ценны, Миа. Потрогай! Вот это волосы матери, ты можешь дотронуться до них и сразу почувствуешь ее. Не самые приятные волосы, не стану спорить, но это больше для коллекции и контраста.

Теперь потрогай эти волнистые волосы. Это Жанин. Она красива, полна женской энергии, и все на свете хотят ею обладать. Поправлюсь, все на свете из нашего с тобой мира, Миа. Дотронься до них, и ты нежным ветром всколыхнешь в себе воспоминания о ней. Чувствуешь? То-то же! А говоришь, что я занимаюсь глупостью…

А вот это волосы Маргарет. Ха-ха! У тебя затрепетало внутри при одном только упоминании о ней, я все вижу. Тебе не нужны ее волосы, чтобы почувствовать ее в себе. Счастливчик! Не красней и не ври, я все знаю. Ты для меня самая нудная книга, которую мне, похоже, придется, дочитать до конца… А вот мне нужны ее волосы, чтобы вспомнить. Ведь я не ношу ее днями в себе, как ты.

Так, а это чьи? Мила. Кстати, ты тоже чувствуешь непонятную тревогу внутри, когда берешь в руки ее волосы? Нет? Значит, это только у меня такое чувство. Странное ощущение, словно предвкушение какой-то беды. Такая слякоть сразу на душе. Будто ведро с ледяной водой вылили на голову. Ладно. Может, пройдет…»

В один жаркий июньский день, когда юношам уже было по пятнадцать (вернее, пятнадцать исполнилось только Миа, так как Люк принципиально праздновал день своего рождения в октябре), на чердак по длинной деревянной лестнице поднялась Ребекка.

Мать решила открыть ржавый железный ящик с огромным замком, в котором была заперта ее тайна. Ребекка разбудила и выпустила темного проклятого страшного зверя. Имя которого — правда.

Женщина предпочитала держать ее до этого дня под надежным, неснимаемым запором. В самых толстых кандалах, какие только есть.

И в этот жаркий день, когда Ребекка поднялась наверх и принесла своим детям холодной воды из колодца, чтобы утолить их жажду, она облегчила свою душу, и ей стало легче.

— Миа, Люк. Присядьте на скамью! Мне нужно видеть ваши глаза.

Юноши послушно опустились на грязную, пыльную скамью, стоявшую на территории Люка.

— Мне нужно кое-что рассказать вам. Прошу выслушать меня до конца и не перебивать.

— Хорошо, — кивнули оба практически одновременно.

— Может, присядешь к нам? В ногах… — не договорил Люк.

— Я постою, — перебила его женщина.

Взрослые высокие парни с мужскими чертами лица и редкой щетиной на щеках замолчали и вопросительно посмотрели на мать.

— Что ты хочешь нам сказать? — спросил Люк, возвращая Ребекку к реальности.

Такое ощущение, что их мать мысленно находилась не здесь, хотя пристально всматривалась в глаза одного и другого.

— Как твои успехи, Миа? — спросила она неожиданно.

— В чем?

— Ты же вроде бы ходишь на шахматы с Люком.

— Да. Хожу. Для новичка даже очень неплохо играю, как говорит Люк.

— Это хорошо.

— Почему ты спросила?

— А ты Люк? Как твои успехи? — Будто не услышав вопроса, женщина перевела взгляд на второго сына.

Ее черные дьявольские глаза были сейчас какими-то несчастными и расстроенными.