— Я помню его, — сказал я. — Как будто вчера видел. А нахмурился потому, что хотел попросить тебя позвонить ему. Но я же не попросил, верно?

— Верно, — признал Уолли. — Я тоже этого не делал. В смысле не звонил ему.

— Он тебе позвонил.

— Правильно. Сказал, что слышал, что у тебя проблемы, и спросил, сколько стоит тебя от них избавить. Я ответил, что избавить тебя от проблем под силу только Господу Богу, но, чтобы вытащить тебя из каталажки, нужно десять процентов от залога, то есть примерно пять штук. Он прислал посыльного с пятьюдесятью стольниками в конверте, чем, на мой взгляд, вполне заслужил от тебя приглашение на рождественский ужин. И все дела.

— И все дела, — кивнул я.

— Тебя обвиняют в убийстве, — продолжал Уолли, — но сомневаюсь, что это серьезно. Вряд ли им удастся его на тебя повесить. Конечно, жизнь была бы намного проще, если бы им удалось найти того, кто на самом деле пришил эту дамочку Ландау.

— Если бы знал, сообщил бы им с радостью. Но пока что мне лучше поспешить в магазин. У меня там кот, который терпеть не может сидеть без завтрака.

— Я понимаю твои чувства, Берни. Но все-таки лучше тебе сначала заглянуть домой. — Он сморщил нос. — Ты, может быть, захочешь принять душ.

— Это табаком воняет, — сказал я. — Я был в помещении, где накурили так, словно обсуждали выдвижение кандидатуры Хардинга в президенты.

— Я этого времени не застал, — признался Уолли, — но дело не в табаке.

— Ты же бегун, — заметил я. — Не думал, что тебе может не нравиться запах крепкого свежего пота.

— Крепкий свежий пот — это одно. А тюремный пот — совсем иное. Езжай домой, Берни. Прими душ, переоденься. У тебя в доме есть мусоросжигательная печь?

— Уплотнитель мусора.

— Неважно. Вот эта одежда, что на тебе, — выбрось ее в мусоропровод.

Многие говорят о сжигании старой одежды, но знаете ли вы хоть одного разумного представителя среднего класса, который так поступает? Я лично связываю свою в тюк и отношу в ближайшую прачечную за углом.

Квартира моя находится в Вест-Энде, на Семьдесят первой улице. Из Тринадцатого участка («участок один-три», как говорят копы в телесериалах), расположенного на Восточной Двадцать первой, я добрался на такси. Приняв душ, побрившись и переодевшись, я опять же на такси поехал в магазин. Обычно я добираюсь подземкой, и обычно так выходит быстрее, не говоря уж о том, что там просторнее и не приходится слушать записанный на магнитофон голос Джеки Мейсон, напоминающий о необходимости пристегнуться. Но ночь в камере как нельзя лучше дает возможность человеку оценить мелкие жизненные удобства, даже если они и не очень существенные.

Я приехал в магазин около одиннадцати, и Раффлс дал понять, что рад меня видеть, в полном соответствии со своей породой потершись мне об ноги. Я рад, что ты здесь, говорил он, и буду рад еще больше, если ты меня покормишь. Я выполнил просьбу, а он сдержал обещание, и, приведя в рабочее состояние свое заведение, я сразу же нашел телефон Марти Гилмартина и позвонил ему.

— Хотел поблагодарить тебя, — сказал я.

— Не за что.

— Если бы ты провел ночь в камере, ты бы так не говорил.

— Ладно, беру свои слова назад. Тогда скажем так. Спасибо за благодарность, и я был рад оказать тебе услугу. Давно не виделись, Бернард.

— Это точно, — согласился я. — Сто лет, не считая мимолетных встреч.

— Верно. К сожалению, о ланче я на сегодня уже договорился, но, может, заглянешь сегодня в клуб во второй половине дня? Примерно в половине четвертого?

Из этого следовало, что мне придется закрыться раньше, но без его помощи я бы вообще мог не открыться. Я сказал ему, что половина четвертого меня вполне устраивает, потом положил трубку и стал ждать, когда мир протопчет тропинку к моим дверям. Первым по этой тропинке пришел мужчина лет сорока, в синих слаксах и спортивной рубашке, застегнутой не на те пуговицы. Он был худощав, с костистыми руками и крупным кадыком, а соломенного цвета волосы выглядели так, словно ими занимались в школе парикмахеров, причем наименее перспективные ученики. Прищурившись, он посмотрел сквозь тонкие очки без оправы на Раффлса, который покончил с завтраком и направлялся обратно на свое место под солнцем, то есть на подоконник с видом на улицу. Когда животное улеглось, не обернувшись вокруг себя три раза, что убедительно доказывало — оно не собака, странного вида мужчина направил свои светло-голубые глаза в мою сторону.

— У него нет хвоста, — сказал он.

— У вас тоже, — заметил я, — но я не собирался об этом упоминать. Это мэнкс.

— Я слышал про них. Это бесхвостые кошки, правильно?

— Они их переросли. Как и мы с вами. Если вдуматься, зачем в наше время кошкам хвосты?

Я произнес эту фразу шутя, но он отнесся к ней вполне серьезно и задумался, судя по морщинам, набежавшим на его чело.

— Может, это как-то помогает им поддерживать равновесие? — предположил он.

— Он еженедельно посещает врача, — сообщил я. — И когда возникает проблема, мы не оставляем ее без внимания.

— Я имел в виду физически, а не физиологически.

Я предоставил ему возможность порассуждать о роли кошачьего хвостовидного придатка в обеспечении равновесия животного при передвижении в пространстве и об эволюционных преимуществах бесхвостых кошек с острова Мэн, который является их родиной, ограничив свой вклад в беседу периодическими «угу» и кивками. Мне не хотелось тратить на него свое остроумие, поскольку он, похоже, все равно не смог бы его оценить, а кроме того, мне не хотелось вдаваться в подробности происхождения Раффлса.

Если уж об этом зашла речь, признаюсь, я всегда сомневался, что Раффлс — действительно мэнкс. Он совершенно не похож на кошек с острова Мэн, фотографии которых мне неоднократно приходилось видеть, не говоря уж о том, что я никогда не замечал за ним весьма характерной для этой породы подпрыгивающей походки. Гораздо больше он похож на уличную разновидность серого полосатого кота, потерявшего хвост в некоем инциденте, о котором история умалчивает, и научившегося обходиться без оного.

Видит бог, он научился обходиться и без ряда других вещей, которые — предположительно — были когда-то ему свойственны. Хотя он по-прежнему ищет, к примеру, обо что поточить когти, от них осталось одно воспоминание — благодаря хирургическому вмешательству еще до того, как Судьба (и Кэролайн Кайзер) передоверила его мне. И хотя он обладает статью и характером выдающегося представителя мужской половины семейства кошачьих, два символа его мужского достоинства, увы, тоже подверглись аналогичному хирургическому вмешательству.

А поскольку это в принципе снимает проблему продолжения рода, то и вопрос о его родословной представляет разве чисто академический интерес. Я лично считаю его мэнксом и весьма выгодным приобретением. Как к этому относится он сам — меня не касается.