— …Гулливер Фэйрберн, — произнес мой посетитель.

Это привлекло мое внимание, которое до сего момента оставалось рассеянным. Я поднял голову и увидел его — глядящего прямо на меня широко раскрытыми глазами в ожидании ответа на вопрос, из которого я услышал только два последних слова. Я постарался сделать озадаченный вид, что мне удалось без труда.

— Позвольте мне объяснить, — произнес он.

— Наверное, так будет лучше всего.

— Все, что мне нужно, — заговорил он, — это ксерокопии. С оригиналами можете делать что угодно. Сами письма меня не интересуют. Меня интересует содержание. Я хочу знать, о чем они.

Я мог бы ему сказать, что найти эти письма так же непросто, как хвост Раффлса, но к чему спешить? Он стал для меня гораздо интереснее, чем когда рассуждал о моем коте.

— Простите, не знаю, как вас величать, — сказал я. — Меня зовут…

— Роденбарр, — перебил он. — Я правильно произношу?

Люди часто ошибаются в первом слоге моей фамилии. Я предпочитаю делать ударение на первом слоге, подчеркивая «о», что он и сделал.

— Либо вы произнесли правильно, — сказал я, — либо мои родители меня обманывали. А вы…

— Лестер Эддингтон.

Я думал, что имя вызовет у меня какие-то ассоциации. Если вы владелец книжного магазина, вам знакомы имена тысяч писателей. В конце концов, они в буквальном смысле слова ваш товар. Я могу ничего не знать о писателе, я могу не прочитать из него ни строчки, но обычно я помню названия книг и на какой полке они находятся.

Я только понял, что этот чудак — писатель, но имя было для меня новым, и я понял почему, когда он объяснил, что до сих пор не публиковал ничего, кроме статей в академических журналах, которые я, к счастью, пропускаю. Но это не означает, что он не пишет. Почти двадцать лет он упорно трудится над книгой о человеке, который полностью захватил все его мысли — какой сюрприз! — с семнадцатилетнего возраста.

— Гулливер Фэйрберн, — произнес он. — Я прочитал «Ничьего ребенка», и он изменил мою жизнь.

— Так все говорят.

— Но в моем случае это действительно произошло.

— Это вторая фраза, которую все говорят.

— В колледже, — продолжал он, — все работы я писал по Гулливеру Фэйрберну. Вы не поверите, по каким только предметам, помимо литературы, годятся его книги. «Перемены в расовых отношениях в Америке по произведениям Гулливера Фэйрберна» — для первокурсника отличная тема по социологии. В курсовой по истории искусств я рассматривал его романы как литературное отражение абстрактного экспрессионизма. С географией было сложнее, но все остальное — прямо в точку!

Разумеется, он защитил магистерскую диссертацию по Фэйрберну и переработал ее в докторскую. Всю жизнь он преподавал в колледжах, вечно переезжая с места на место. Где бы он ни появлялся, он несколько семестров преподавал первокурсникам английский и, естественно, вел семинар угадайте по кому.

— Но они не очень-то стремятся его изучать, — продолжал мой посетитель. — Им просто хотелось сидеть и болтать на тему, что за великое произведение «Ничей ребенок» и как оно изменило их жизнь. Ну и, конечно, какой «клевый чувак», должно быть, этот Фэйрберн и как бы им хотелось позвонить ему как-нибудь вечерком и потолковать об Арчере Мэйнуоринге и всем остальном, вот только им это не удается, потому что он очень таинственная личность. Вы представляете, сколько книг написал он с тех пор?

— Кое-что есть у меня на полках, — кивнул я.

— Ну конечно, это ваша работа. Но этот человек издает по книге каждые три года, всегда рискует, постоянно растет как писатель, однако, к сожалению, мало кто обращает на это внимание. Молодежи нет до этого дела. Они не хотят читать его новые книги и, судя по их курсовым работам, мало что в них понимают.

— Но вы прочитали все его книги.

— Я читаю все, что он пишет, — с нажимом произнес он. — И все, что пишут о нем. Он — дело всей моей жизни, мистер Роденбарр. Когда я закончу книгу, это будет академическое описание жизни и творчества Гулливера Фэйрберна.

— Поэтому вам нужны копии его писем.

— Разумеется. Антея Ландау была его первым литературным агентом, единственной, с кем у него были близкие отношения.

— Не слишком близкие, — заметил я. — Насколько я слышал, они ни разу не встречались.

— Вероятно, это так, хотя письма могут доказать обратное. Но это лишь один из вопросов, на которые они способны ответить. Встречались ли они? Было ли между ними нечто большее, чем просто отношения между автором и агентом? — Он вздохнул. — Ответ на оба этих вопроса, скорее всего, «нет». Тем не менее она была ближе к нему, чем кто-либо другой. Какие признания делал он в своих письмах? Что он писал о книгах, над которыми работал? О своих мыслях и чувствах, о своем внутреннем мире? Вы понимаете, почему мне нужны эти письма, мистер Роденбарр?

— Я понимаю, почему они вам нужны, — сказал я. — Чего я не понимаю — как вы хотите их использовать. Фэйрберн уже обращался в суд, чтобы не допустить цитирования их в печати. Почему вы думаете, что он не поступит так же на этот раз?

— Не сомневаюсь, что так он и поступит. Но я буду ждать, сколько потребуется. Он почти на тридцать лет старше меня. Я не пью и не курю.

— Это очень хорошо, — согласился я. — А как насчет сквернословия?

— Ну я, конечно, не ангел, — заявил он примерно столь же убедительно, как один президент, который уверял, что он не вор, или другой, твердивший, что никогда не курил. — Однако мои пороки не способны нанести вред здоровью. Мне неизвестно, курит ли Фэйрберн, но, по моим данным, он пьет.

— Ржаное виски, — уточнил я.

— Да, так говорят, и я полагаю, что довольно много. Нет, разумеется, я желаю ему долгих лет жизни, мистер Роденбарр. Надеюсь, что он напишет еще множество книг и что у меня будет возможность их прочитать. Но все люди смертны, хотя некоторым удается при жизни создавать бессмертные произведения. И конечно, если он проживет еще тридцать лет, а я сегодня вечером попаду под автобус…

— Скорее вы переживете его.

— Именно это вам скажет любой страховой актуарий. Я даже не буду пытаться издать свою книгу при его жизни. Уверяю, мне будет гораздо легче писать, не думая, что он скажет по тому или иному поводу. Я спокойно все опубликую, когда его не станет. А пока моя главная задача — написать книгу с максимальной полнотой и точностью. — Он улыбнулся со всей теплотой эсэсовского офицера из фильмов сороковых годов. — И вот тут мне нужны вы.

— Боюсь, что нет.

— Прошу прощения?

— У меня нет этих писем, — сказал я.

— Что?

— Ни единой открыточки. Да, в прошлом мне предъявляли обвинения в воровстве, правда и то, что прошлой ночью меня арестовали в отеле, где жила Антея Ландау. Но я не крал ее писем.