Наверное, его лакей. А может, ручной енот.

– Когда собирал меня в Оксфорд, каким-то чудом уложил все наши с Сирилом пожитки в один-единственный кофр, да еще и место осталось. С другой стороны, тогда пришлось бы сейчас грузить и его вещи. И его самого где-то сажать. – Теренс окинул багаж задумчивым взглядом. – Может, если, наоборот, начать с мелочей…

В конце концов я подал идею подмазать Джавица еще одной девяткой (сколько бы это ни было), и пусть он попробует. Он попробовал, безжалостно распихивая и уминая все без разбора под непрекращающееся монотонное бурчание.

– Так и надо, так и делайте – промурыжьте Джавица полдня в ожидании платы, – ворчал он, заталкивая ранец под банку, – а потом пусть еще и посудину загрузит, словно он вам лакей. А сами стойте, глазейте, как парочка баранов.

Мы глазели. Я по крайней мере. Оторваться от этого зрелища было невозможно. Вот уж из кого хватку и свирепость никто не вытравлял – я надеялся лишь, что в багаже нет ничего хрупкого или бьющегося. Сирил, изгнанный на берег, снова принялся обнюхивать корзину для пикника, в которой, наверное, находилась провизия. Теренс, взглянув на часы, поинтересовался, не может ли Джавиц поторопиться – что, на мой взгляд, было крайне опрометчиво.

– Поторопиться… – буркнул Джавиц, упихивая какую-то из Теренсовых картонок. – Притащат весь свой скарб до последнего носового платка, а потом торопят. Можно подумать, они к истокам Нила собрались. Вот затонет посудина, и поделом.

Наконец, изрядно сдобрив процесс ворчанием и сделав заметную вмятину в чемодане, Джавиц закончил. Научным подходом здесь и не пахло, и гора на корме грозила вот-вот обвалиться, зато оставалось место для нас троих.

– Точно по графику, – кивнул Теренс, щелкая крышкой часов и ступая на борт. – Отдать швартовы, свистать всех наверх!

Сирил вразвалку забрался внутрь, плюхнулся на дно и захрапел.

– Эй, на берегу! Нед, пора отчаливать.

Я двинулся к лодке, но Джавиц заступил мне дорогу, протягивая руку за чаевыми. Я выдал ему шиллинг, явно переплатив. Он тут же посторонился, щербато осклабившись.

– Добро пожаловать на борт, – приветствовал меня Теренс. – Здесь поначалу довольно сложный отрезок, так что вы гребите, а я буду править.

Я кивнул и сел на весла, покосившись на них с сомнением. Мне, конечно, доводилось грести в университете, но только на скиммерах с автопилотом. А тут деревянные весла, каждое под тонну весом. И никак не закреплены. Я попытался сделать синхронный гребок, но одна лопасть глухо шлепнула по воде, а другая просвистела над поверхностью.

– Простите. – Я повторил попытку. – Отвык, пока болел.

– Ничего, руки сами вспомнят, – обнадежил Теренс. – Это как верхом ездить.

На второй раз я погрузил оба весла в воду, однако не смог вытащить. Тогда я налег изо всех сил, словно поднимая рухнувшую балку в Ковентрийском соборе, и обдал пассажиров и поклажу фонтаном брызг.

– Вот дурни! – бросил Джавиц в пространство. – Первый раз на веслах. Потонут еще до Иффли, а кто Джавицу лодку вернет?

– Давайте лучше я буду грести, – предложил Теренс, перебираясь на мое место, – а вы правьте. – Забрав весла, он ловко завел их в воду и сделал плавный гребок без единого всплеска. – Пройдем сложный участок, поменяемся.

Сложный участок включал в себя мост, за которым виднелось столпотворение яликов, плоскодонок, лодок и две большие красно-желтые баржи. Теренс энергично греб, то и дело напоминая мне держать ровно рулевые шнуры, и я честно пытался, но лодка, видимо, заразилась от Сирила креном и упрямо забирала влево.

Вопреки моим стараниям нас неуклонно сносило к набережной с плакучими ивами.

– Право руля! На штирборт! – кричал Теренс. – На штирборт!

Я понятия не имел, где тут штирборт, поэтому просто тянул наугад за оба шнура попеременно, пока лодка более или менее не выровнялась. К тому времени столпотворение уже осталось позади, и по борту показался просторный луг.

Я не сразу сообразил, что это крайст-черчский, только не тот, к которому я привык. Без бульдозеров, без лесов, без раздуваемых ветром полотнищ синего полиэтилена. Без стен собора, вырастающих из груд красного песчаника, раствора и черепицы. Без прорабов, покрикивающих на роботов-каменщиков. Без леди Шрапнелл, покрикивающей на прорабов. Без пикетов в защиту окружающей среды, образования, оксфордского пейзажа и всего подряд.

Коровья троица безмятежно жевала жвачку на месте будущей башни, закутанной в синий фасадный пластик в ожидании, когда леди Шрапнелл выторгует колокол у Ковентрийского муниципалитета.

По вьющейся через луг тропке к медовым стенам Крайст-Черча неторопливо шагали двое увлеченных разговором профессоров – может, беседовали о философии, а может, обсуждали труды Ксенофонта.

Поразительно, как ловко леди Шрапнелл выбила у колледжа луг под застройку. В девятнадцатом веке город тридцать лет отвоевывал разрешение проложить через этот участок хотя бы дорогу, и в конце концов победа осталась за колледжем, а потом, когда в Оксфорд провели метро, какая поднялась волна протеста, стоило только заикнуться о строительстве станции…

Однако темпоральная физика в своих исследованиях достигла порога, преодолеть который мог лишь ядерный мелкоструктурный генератор. Международные корпорации, потерявшие интерес к путешествиям во времени еще сорок лет назад, когда выяснилось, что из прошлого ничего не выдоить и не стрясти, раскошеливаться не собирались. Никаких средств на строительство, на зарплаты и гранты. Никаких, и точка. А леди Шрапнелл обладала целеустремленностью – и огромными капиталами. И к тому же пригрозила отдать деньги Кембриджу.

– Не туда! – вмешался Теренс. – Вы правите к берегу!

Я поспешно потянул шнуры, возвращая лодку на стремнину.

Впереди виднелись лодочные сараи колледжей и одетое зеленью устье Чарвелла, а за ним – серая башня колледжа Магдалины и длинная лента Темзы. Небо стелилось голубым муаром, солнце золотило взбитые подушки облаков. Вдоль берегов белели кувшинки, а между ними янтарно поблескивала вода цвета глаз уотерхаусовской нимфы.

– «Темно-бурая река, золотой песок», – процитировал я и только потом спохватился: вдруг Стивенсон написал это после 1888 года?

Но Теренс подхватил с готовностью:

– «Сверху ветви ивняка смотрятся в поток». Хотя на самом деле это не так. Следующий отрезок – почти сплошные луга до самого Иффли. И течет она не до «тихой бухты», а до Лондона. Поэзия, что поделать, на каждом шагу преувеличение и вымысел. Взять хотя бы Теннисона: «Она лежала в челноке, и волны мчали по реке волшебницу Шалот». То есть она плывет в Камелот, лежа в челне, – но ведь это абсурд. Как, спрашивается, править лодкой лежа? На первом же изгибе ее бы снесло в камыши – и дело с концом. Каких усилий нам с Сирилом стоит удержаться на стремнине – а ведь у нас и в мыслях нет разлечься на дне лодки, глазея в небо.