Мастерица эпатажа Борковская вела себя расковано. Очень хотелось выволочить ее в уборную и, наклонив над умывальником вместе со слоем косметики, смыть ее десять тысяч масок, под которыми была погребена добрая и светлая девочка из далекого прошлого. Каждые пару минут она прикасалась к своим украшениям, словно идентифицировала свою значимость. Изобилие побрякушек видимо давало уверенность заблудшей овечке Татьяне в том, что жизнь ее стоит дорого, и не зря она ложиться под состоятельных, но бездушных мужчин.

И она сама – четвертая составляющая СОТЫ – убийца, отсидевшая в тюрьме, с искалеченной жизнью и психикой, с изуродованным лицом и без будущего. Чего ей ждать от пустой и унылой жизни?

Татьяны не замечали сканирующего взгляда Бали, они продолжали обсуждать, как несправедливо с ними обошлась неблагодарная Ксения.

– В чем-то Ксюха права! – вдруг пробормотала задумчиво Таня Баль, заставив этой фразой собеседниц замолчать. Все уставились на подругу в ожидании разъяснений.

– Ну, не повезло нам немного! Зато на том свете будем райские яблочки лопать! – почти весело воскликнула Баль.

– Райские яблочки… Ты как скажешь, Баля! – хихикнула Борковская.

– А давайте возьмем шампанского, девчонки! – предложила Карасева, чем вызвала восторг у сидящих за столиком женщин. – Выпьем за нашу дружбу, за наш Татьянин день, в который мы можем и поплакать и посмеяться вместе!

– Точно! Всем Ксенофондам назло! – подхватила Баля и жестом привлекла внимание официантки, громко требуя бутылку шампанского.

– Бабахнем так, что стены содрогнуться! – чирикала Борковская, между делом строя глазки двум молодым мужчинам, спокойно беседующим за соседним столиком.

Через пару минут официантка поспешно семенила к столику с бутылкой в одной руке и четырьмя бокалами в другой. Видимо критика Ксюши произвела впечатление на сотрудницу кафе – она была избыточно услужлива: девушка растянула в улыбке губы так, что казалось, ее щеки вот-вот треснут от усердия. Официантка, кружилась вокруг Татьян, как труженица-пчелка собирающая нектар с цветов и нарочито вежливо спрашивала высоким голосом: «Что-нибудь еще желаете? Меню принести?». Баль предотвратила попытку девушки самостоятельно открыть бутылку, заверив, что этот ритуал она произведет собственноручно.

– Что там с шампанским? – воскликнула весело Борковская. Она поморщилась при взгляде на этикетку, но мнение о сомнительном качестве напитка оставила при себе.

– Сейчас… еще немного, еще чуть-чуть, – прокряхтела Баля, открывая бутылку.

Карасева испуганно замерла, глядя на старания подруги борющейся с пробкой. Борковская заметила оцепенение женщины в огромной шляпе и, рассмеявшись, воскликнула:

– Ты чего обмерла, Карасик?

– Я помню это, – растерянно произнесла Карасева.

– Что помнишь?

– Вот это… Эту ситуацию… Я уже это где-то видела…

– Дежавю, называется, – блеснула знаниями Борковская.

Карасева медленно провела взглядом по залу кафе, рассматривая людей. Сердце громко колотилось, ей даже показалось, что подруги слышат этот громогласный стук.

– Сейчас в том углу засмеются, – медленно произнесла Карасева, указав в противоположную сторону от себя, и через мгновение веселая компания молодых людей разразилась раскатистым смехом.

– А сейчас поднос упад… – не успела она закончить, как в следующую секунду послышался грохот, после чего одна из официанток кафе громко выругалась и поспешно засеменила к двери с табличкой «служебное помещение» громко крича чье-то имя. Словно чертик из табакерки перед ней появилась низкорослая заспанная женщина с ведром и шваброй.

– И дверь… Женщина выйдет с маленькой девочкой из кафе…

Все Татьяны уставились на дверь, кроме Баль – она продолжала выкручивать плотно сидящую пробку в бутылке дешевого шампанского. Ворчащая мамашка тащила к выходу упирающуюся и капризничающую девочку, она громко отчитывала дочку за плохое поведение и обещала поставить в угол по возвращении домой.

– А сейчас, – вспоминая свое видение, продолжала говорить Карасева.

– Ну, вот, пошла пробочка! – оживилась Баль, не обращая внимания на предсказания подруги. Газы активно выталкивали пластмассовую пробку из бутылки под бодрое ликование Тани.

– Не открывай!!! – громко закричала Карасева, резко встав в полный рост.

Я часто думаю о смерти… Нет, не в смысле суицида… я любопытствую: что там за той чертой. Мне хотелось бы посмотреть одним глазком, к чему ведет финал жизненного наземного цикла, что произойдет в тот момент, когда мы лишимся своей физической оболочки.

Я думаю, человек создан для мучения. Да, есть рай где-то там… далеко за облаками, а ад – он на земле. И каждый из нас усиливает и сгущает краски своего личного ада собственноручно. Тому подтверждение СОТА. Дунаева, Карасева, Боковская, Баль… У каждой из них было три человека, на которых можно было опереться. Моя мама много раз повторяла, что надежные и верные друзья имеют серьезное значение в нашем жизненном цикле. Для меня это оказалось невозможным. Наверное, я не заслужила мощную поддержку – подруг, которые бы пришли ко мне больницу, сбежав с уроков?

Тани могли бы спастись и жить, не развали они свою дружбу сто веков назад… Если бы они остались единым организмом, монолитом! Но они разрушили оболочку общности, расщепились и стали уязвимы. Каждая усугубила свой личный ад и прошла набор собственных жестоких испытаний. А потом четыре части единого организма собрались вновь… чтобы очиститься… и попасть в рай! Что это? Шанс на спасение? Стечение обстоятельств? Судьба?

Он сидел за соседним столиком… Тот мужчина. С большой черной сумкой. Не знаю, в какой именно момент я обратила на него внимание… Ах, да! Это было после того, как я швырнула деньги за чай и направилась к выходу. Мы с ним скрестили взгляды. Он заметил, что глаза мои наполнены слезами и в какой-то момент я отправила ему импульс SOS. «Спаси меня, незнакомый человек, поддержи за локоть, кажется, я снова лечу в бездонную пропасть своей злости, ненависти, неуверенности, непрощения», – думала я, проходя мимо ссутулившегося мужчины, смотрящего на меня, как отлученный от стаи зверь. Я почувствовала в его глазах отчаяние. Это было как в замедленной съемке: его глаза… огромные темные глаза… и черные густые брови, которые сливались с шапкой, обтягивающей его большую голову. И щетина, плотно покрывающая щеки, подбородок…

Я остановилась у входной двери кафе – что-то прицепилось к каблуку. Это была жвачка. Какой-то маленький уродец бросил жвачку на пол! А может и большой уродец… Взрослые нынче не блещут воспитанием… Будто все забыли слово «хорошие манеры». Амнезия. Общечеловеческая. Тот мужчина с плотной щетиной, плавно переходящей в головной убор, выскочил из кафе и быстро пошел прочь вниз по улице. Очень быстро. Не оглядываясь. Без сумки. Я не придала этому значения. Меня волновала жвачка, прилипшая к каблуку моих новеньких недешевых туфель. Я соскребла ее об угол ступеньки перед входом кафе и медленно направилась к автомобилю. На мгновение я остановилась и повернулась к стеклянной витрине кафешки. Мне показалось, что Тани смотрят на меня… Будто они стоят возле стекла в белых балдахинах и улыбаются… Дуня… Баля… Карасик… Борковская… Их лица – спокойные и счастливые… Мимолетное видение… пророческое… Через пять минут прогремел взрыв… Сразу, как я повернула за угол… Мне показалось, что мою машину подбросило… Или это мое сердце так встрепенулось… Стало страшно… невыносимо страшно… и холодно… На улице началась паника… я видела, как побежали люди… И дым. Много дыма над кварталом. Я не смогла повернуть назад. Я нажала на газ, мечтая как можно быстрее добраться до дома и спрятаться. Где-то там глубоко в подсознании я поняла, что их больше нет… Их нет…