с ядом кобры. Давай ногу.

— Ты уверен?

— Не трать время, а? — Миша сверкнул очками.

В результате я стянул берцы, закатал штанину, снял носки и уложил ногу на свободную табуретку. С радостью увидел, что носки свежие, трофей из квартиры с зеркалом.

— Соблюдаешь гигиену, это хорошо, — похвалил Миша. — Некоторые совсем освинячились.

Он помял мне голень, надавил в нескольких местах, уточнил, где болит. И уверенно сказал:

— Привычный подвывих голеностопа. Кажется, есть синовит.

— Чего?

— Воспаление сустава, как следствие регулярных вывихов.

— Ты в кого такой умный? — не удержался я.

— Мама врач, папа врач, и я должен был врачом стать.

Миша выдавил изрядный кусок крема и втёр мне в голень. Потом достал из своей громадной куртки рулончик эластичного бинта.

— Сейчас подлатаю, будет легче. Здешний «я» точно чего-то умеет, у него все карманы лекарствами набиты. Ты спроси при случае, может, он тебе укольчик гормона сделает в сустав? Я побаиваюсь, не пробовал ещё.

Я вытаращил на Мишу глаза.

— А чего? — Он чуть смутился, не прекращая туго бинтовать мне ногу. — Уверен, я бы в его ситуации читал книжки по медицине. Сам подумай, медик в этом мире ценится? Ценится! Лекарства частично сохранились, наверное, и операционную можно найти...

— Вот не надо только операционной! — возмутился я.

Когда я обулся и осторожно опёрся на ногу, ощущение было потрясающее. Словно и не болело ничего и никогда!

— Ты крут, парень, — признал я. — У тебя пулемёт, ты умеешь лечить и восстаёшь из мёртвых.

Миша довольно загоготал. Он и впрямь был здоровенный, громкий, но при этом какой-то бесшабашно позитивный.

— Пошли к Нюре.

Я кивнул.

К Нюре и впрямь надо было сходить. Что-то меня смущало в ней, и вовсе не ночное превращение в змею.

Странное ощущение — идти по Миру После вдвоём.

Не знаю, пытался ли я из будущего найти себе подругу или друга, прибиться к какой-нибудь общине. С другой стороны, я не встречал тут больших групп, разве что семьи иногда попадались. Но все держались обособленно.

Непонятно, на самом-то деле. Люди существа коллективные, всем нужна стая — для безопасности, для общения, для утешения. Даже злодеи сбиваются в банды, даже им нужна какая-то поддержка друг от друга.

Ещё одна загадка, и даже потерей памяти её не объяснить. Забыв свои семьи и прежние чувства, люди обязательно завели бы новые связи.

Мы вышли из подъезда, обогнули давным-давно замёрзший и засохший палисадник. Красные облака ещё не до конца просветлели, часов девять утра, пожалуй.

Нюра была на месте.

Сидела на табуретке перед свечкой в стакане (у неё склад или свечной заводик?), только в этот раз не в белом платье, а в красном. Прежнее, похоже, изорвалось во время превращения. И как она тут не мёрзнет?..

— Привет, Нюра! — громко позвал Миша. — А я тебе конфет принёс!

Девочка задумчиво посмотрела на него. Протянула руку. Миша вытряс на её ладонь несколько ярких леденцов из жестяной баночки.

— Привет, — заторможенно сказала Нюра.

Посмотрела на меня.

Прищурилась.

Вообще-то девочка была очень милая. В том возрасте, когда уже не совсем ребёнок и ещё не совсем взрослая, в общем, сплошь умиление, но и мысль: «Лет через пять бы встретиться».

Только взгляд у неё был недобрый.

— Что ж ты ночью хорошего человека пугаешь? — продолжал Миша. Мне показалось, что он и сам напряжён.

— Ненастоящий... — сказала Нюра, тыча в мою сторону указательным пальцем.

Ладонь разжалась, разноцветные леденцы посыпались под ноги.

— Ненастоящий... — медленно вставая, повторила девочка.

— Нюра, он настоящий, он хороший! — отступая от неё, пробормотал Миша.

Девочка перевела взгляд на него. Нахмурилась. И указала уже на него.

— И ты... ненастоящий... зачем... зачем вы здесь...

У меня по спине пробежал холодок.

— Мы пошли, Нюра, не сердись, — быстро сказал Миша. — Никита...

Нюра оскалилась.

Люди так челюсть растянуть не могут. Рот разошёлся до ушей, блеснули зубы — длинные и тонкие. Между ними затрепетал раздвоенный на конце язык.

Девочка издала протяжный шипящий звук. Встала, опрокинув табуретку. И тут же упала сама: у неё что-то происходило с ногами.

— Бежим, — сказал Миша негромко.

И мы кинулись прочь, в сторону магазинчиков, где он обосновался. Рюкзак тяжело хлопал по спине, я не затянул ремни как следует.

— Никогда! Днём! Не превращалась! — на бегу выкрикивал Миша. — Она! Днём! Милая!

Не останавливаясь, я бросил взгляд назад.

Нюра каталась по асфальту. Она стала ощутимо длиннее, вместо ног из платья торчал и бился в воздухе чешуйчатый змеиный хвост.

— Имел я этот форсайт! — выругался я и поднажал.

Вовремя мне Миша перебинтовал ногу. Голеностоп болел, но работал.

Мы остановились у магазинов, рядом с тёмным пятном и какими-то клочьями, оставшимися от тела варга. Ночью у ниблов был пир.

Нюра билась в судорогах у подъезда. Но то ли днём ей было труднее обратиться, то ли наше бегство её успокоило — она нас не преследовала. Через минуту она затихла, сжалась в клубок. Потом медленно поднялась — это снова была девочка-подросток.

— Я уж решил, придётся стрелять, — сказал Миша, тяжело дыша. — Блин... Жуть, да? Откуда у неё хвост вырос, из задницы?

— Мне кажется, ноги срослись. — Я помотал головой. — Не знаю, не приглядывался!

— А зубы, зубы видел какие стали? — Миша нервно рассмеялся. — Она нас почуяла, понимаешь? Поняла, что мы в форсайте!

— Ты же с ней уже разговаривал!

— Да, разок! Конфет дал. Она поглядывала, но вроде ничего... На тебя злится, факт.

— Что не дал себя ночью сожрать?

— Ну да.

Адреналин ещё будоражил кровь, но нас начинало отпускать.

— Чего от нас хочет Григорян? — спросил я. — Ни хрена мы тут не сделаем.

— От нас просят узнать, а не сделать! — наставительно сказал Миша. — Но если они сами не знают...