— Простите, я не совсем вас понимаю, — говорит Элис.

— Дело в том, что… — начинаю я фразу, но не знаю, как ее закончить. Остается только изобразить жалкий смешок.

— Ну, они тут немного повздорили… Может, сами расскажете?

— Ну…

— Надеюсь, праздник из-за этого не сорвется.

Бывает, читаешь в какой-нибудь газетенке о том, что некая знаменитость «пошутила», а потом видишь эту шутку, которая, по сути дела, не шутка. Так разговаривает механик. Он шутит.

— Праздник? — привстает со стула Бен.

— Это будет просто праздник, когда мы поедем забирать машину! — в отчаянии восклицаю я, прекрасно понимая, что это лишь попытка отсрочить неизбежное.

— Не-е-е! — торжествует он, глядя на меня как на очень глупого человека. — Я о свадьбе!

В комнате вдруг становится очень тихо. До звона в ушах.

— Ах, точно, — нахожусь я. — Мне вдруг показалось, что речь шла о том, как я буду забирать машину.

Дина уставилась в стакан. Я, конечно, не в курсе ее сексуальных предпочтений, но даже если здесь появится Джонни Депп со спущенными штанами, она все равно не поднимет глаз. Бен с Элис сидят, раскрыв рты. Мысленно посылаю им факс: Кому: Бену и Элис. От: Габриеля. Количество страниц: 1. Просто я сказал механику, что мы собираемся пожениться, потому что мы сидели в моей машине, а на карточке была фамилия Фридрикс. Это же так просто. Мать вашу, только не надо так удивляться. Ну, неужели не догад… Не помогает. Думаю, их мысли заняты только нашей с Диной помолвкой. И тут до меня доходит, что можно просто-напросто раскрыть карты. В конце концов, он лишь довез нас до дома, да и что он сможет сделать, узнав, что мы не собираемся жениться, — разве только занесет имя Фридрикс в черный список автоклуба «Зеленый флаг». Но что-то удерживает меня от этого шага. Не знаю, какой ген плавает лучше всех в моем этническом болотце, но я решаю поступить, как мне кажется, по-английски.

— Это ты шустро, — приходит в себя Бен. — Полагаю, матч был действительно очень скучным.

Домой я еду на автобусе. Не потому, что иначе не добраться, а потому, что лучшего места, чем второй этаж автобуса номер «31 Б», мне сейчас, пожалуй, не найти. Знакомые до боли сиденья, обитые серой в клеточку тканью, запах сигарет, которые здесь курили в 1973 году, скомканные билетики на полу — вывод, по-моему, очевиден. Хорошо находиться в месте, которое соответствует твоему настроению. Чем все закончилось? Ничем хорошим не закончилось. Я сбивчиво пытался объяснить механику, что не хотел бы особенной шумихи вокруг свадьбы, а потом вдруг понял, что когда о свадьбе знает брат жениха или сестра невесты — это еще не шумиха. Молчание длилось две долгих секунды, механик явно терял ощущение времени и пространства — казалось, эта потерянность сейчас выльется в слова: «Подождите-ка… Я еще хотел…» — но Бог, видимо, решил наконец прекратить мои мучения, и у механика зазвонил мобильный телефон. Осознание того, что какому-то другому члену автоклуба «Зеленый флаг» требуется помощь, заглушило все остальные его мысли. Задержавшись на пороге, он сказал Элис, что если она и завтра сделает такой же вкусный чай, то он обязательно зайдет. Через сорок секунд его уже и след простыл. Когда я все объяснил Бену и Элис, их полуобморочное состояние сменилось облегчением.

Я был бы даже рад, что все так вышло, если бы только Дина улыбнулась. Думаю, была возможность обратить тяжесть произошедшего в легкость, надо было только приправить ее иронией; я даже готов был представить себе, как мы будем сидеть и с теплотой вспоминать, насколько глупым получилось наше первое свидание. Но она продолжала хмуриться, не обращая внимания на смеющихся Бена и Элис. Она хмурилась и хмурилась, будто играла главную роль в так и не вышедшей на экраны великолепной комедии «Хмурься, детка». Она хмурилась до самого того момента, когда я ушел, — и ни единого шанса на прощальный поцелуй. Наверное, они с Иезавелью дальние родственницы.

Выхожу из автобуса у супермаркета «Айсленд» на Килберн-Хай-роуд и иду домой по Стритли-роуд. Семнадцать двадцать две. Я устал. Я почти всегда чувствую себя очень усталым в это время. Все дело в моих биологических часах, которые намеренно выбрасывают гормоны сна пораньше, чтобы к тому времени, когда мне по-настоящему захочется спать, запас их был уже исчерпан.

Вернувшись домой, бросаю так и не пригодившийся шарф на пол и иду прямиком в спальню. Думаю, надо попробовать заснуть. Днем бывает легче заснуть, чем ночью, но моя бессонница приходит в бешенство, когда я тайком урываю немного дневного сна, и все равно отводит душу ночью. Несомненно, позже я пожалею об этом, когда буду ворочаться как на иголках, но чего уж там — живем-то один раз.

По пути в спальню я стягиваю с себя одежду: черную мешковатую футболку с полосой посередине, джинсы «Ливайс» (у них еще дырка на левой штанине, которую я пытался выдать за дизайнерскую, но на самом деле это просто дырка) и боксерские трусы, которые я сегодня не без оптимизма надевал. В спальне темно, окна занавешены еще с прошлого вечера — утром я встал с кровати, не приходя в сознание, — но мне это не мешает. На ощупь нахожу повязку и беруши — они лежат возле кровати — и залезаю под одеяло. Несколько секунд лежу на спине в ожидании того, что мои пять чувств наконец сыграют диминуэндо. Зрение и слух отключаются как обычно. А вот обоняние и осязание, как ни странно, только обостряются. Я чувствую, что правой рукой прикасаюсь к чему-то жесткому. По ощущениям похоже на очень грубую шерсть. К тому же… подождите-ка, я чувствую какой-то запах. Жуткий такой… Этот запах сопровождается другим жутким ощущением, на этот раз тактильным: какое-то мокрое теплое пятно расползается по моей простыне.

— А-А-А-А-А-А-А-А-А! — ору я, не понимая зачем и по какому поводу, просто меня вдруг охватывает невообразимый ужас.

Выпрыгиваю из кровати, даже не удосужившись снять наглазники и вытащить беруши, и принимаюсь носиться по комнате, полуголый, ничего не слыша и не видя, припрыгивая и вопя изо всех сил. А потом сквозь беруши до меня доносятся какие-то приглушенные звуки.

— Ну, вперед! Давай трахнем ее… Давай трахнем! Трахнем!!!

По-моему, самый сильный страх у нас вызывает неизвестное, когда нечто непонятное таится в темноте или в тумане; и когда чуешь присутствие такого «нечто», хочется только одного: чтобы оно приняло какую-то форму, любую форму — все лучше неизвестности. Абсолютно любую форму, исключая Сумасшедшего Барри — а особенно Сумасшедшего Барри, который лежит в твоей кровати, где он еще и обмочился. Сняв наглазники и беруши, я включаю свет: он стоит передо мной в невозможно вонючем пальто и размахивает руками. Секунду я молчу. Потом начинаю орать.

— Убирайся отсюда, бомжара гребаный!!! Ты как сюда забрался? Убирайся давай!!!

— А у тебя яиц нет.

Руки Барри на мгновение замирают. Нечасто ему случается своими глазами видеть доказательства того, что его любимая фраза неверна. И он снова начинает махать руками.